Совершенно очевидно — хотя похоже, что об этом все время забывают, — что если нет договоренности о том, что понимать под генеалогическим родством языков, то ее не будет и по вопросу о критериях установления этого родства. По Mейе, «два языка называются родственными, когда они оба являются результатом двух раздельных процессов развития одного и того же языка, существовавшего ранее» [1]; далее он поясняет, что надо понимать под развитием языка:

«Не во всех случаях налицо непрерывность, преемственность: спонтанно происходящие изменения, не являющиеся подражанием какой-либо чуждой манере речи, происходят не из стремления к новшеству; наоборот, они возникают несмотря на всегдашнее стремление детей имитировать речь взрослых; и никогда они не оказываются ни столь значительными, ни столь многочисленными, чтобы одно и то же поколение людей могло потерять уверенность в том, что оно говорит на том же самом языке» [2].

Если называть генеалогическим родством в лингвистическом смысле это и только это — а разные вещи не должны носить одно и то же имя, — то критерии, по которым оно может быть опознано, должны отказать любому пиджину, lingua franca и креолизованному языку в генеалогическом родстве с какими-либо иными языками, нежели те, которым он сам дает начало, расщепившись на ряд диалектов, потому что общепризнано, что креолизованный язык, чем бы он ни был помимо того, — это язык, происходящий от искусственного языка — пиджина, или от жаргона, который не является ничьим родным языком, но специально приспосабливается или принимается членами двух или более языковых коллективов с целью достигнуть взаимопонимания; отсюда ясно, что он не является результатом эволюции какого-либо ранее существовавшего языка.

Отсюда следует, что Ян Воорхуве (Vооrhоevе) имеет в виду нечто совсем другое, когда, говоря об англо-креольском языке Суринама, известном под именем сранан-тонго или таки-таки, называет франко-креольский язык Доминики родственным ему языком; Сюзанн Сильвен (Sylvain) — когда на основе синтаксических данных делает вывод о том, что креольский язык Гаити есть язык африканский (язык эве с французской лексикой); Роберт Xолл-мл. — когда пишет: «По своим историческим связям в области фонетики, морфологии, синтаксиса и лексики креольский язык Гаити — романский язык, относящийся к северной галло-романской подгруппе; а таки-таки и всевозможные разновидности английских пиджинов — германские языки английской подгруппы западногерманской группы».

Первые два утверждения основаны, по-видимому, главным образом на структурных аналогиях, классификация же Холла опирается прежде всего на лексику и на регулярные фонетические соответствия.

Воорхуве удивляет почти полная идентичность глагольных систем сранан-тонго и креольского языка Доминики, к которым еще можно добавить креольский язык Гаити. Эти системы сведены воедино в нижеследующей таблице способом, позаимствованным у Д. Г. Хаймза (D. H. Hуmes). После субъекта наблюдается следующий порядок формальных показателей и грамматических категорий:

За основой могут следовать непрямой и прямой местоименные объекты; этот их порядок одинаков во всех трех языках. В креольском языке Гаити, как говорит Холл, (3) после (1) автоматически заменяется на (5), если налицо (1); так что перед основой могут быть заполнены лишь четыре позиции, как и в других языках. В креольском языке Доминики обстоятельство со значением англ. «ever» обычно занимает указанную позицию (4); однако иногда оно стоит между показателями прошедшего времени и длительного вида, но никогда после показателя будущего. Эта последняя комбинация, которая, по словам Сильвен, встречается, хотя и очень редко, в креольском языке Гаити (где к тому же длительный вид не выражает обыкновения), вообще не была обнаружена Воорхуве в сранан-тонго до выхода в свет его монографии; о наличии этого сочетания он сообщил мне в частном письме.

Сильвен не приводит данных, которые делали бы возможным сравнение глагольной системы языка эве с вышеприведенной таблицей; и я не имел доступа к какому-либо другому западноафриканскому материалу, кроме того, который приводит Ида Уорд (Ward) в своем «Introduction to the Ibo Language». В языке ибо форма глагола на -nа (как называет ее Уорд) с различными тональными рисунками встречается (а) в значении verbum finitum, обозначающего длительное или обыкновенно совершаемое действие; например, «они (обычно) играют» или «они (в какой-то момент) играют», (б) в относительных предложениях, как, например, «человек, который играет, — N» или «человек, который играет (в какой-то момент), — N» и (в) в качестве причастия, как, например, в форме со значением «он сидел на земле, играя». Во всех этих случаях формы глагола ибо на -na аналогичны формам на de- в сранан-тонго, формам на ka- в креольском Доминики и формам на ap- в креольском Гаити (если не считать того, что последние обозначают лишь длительное, но не обычно совершаемое действие). Подобным же образом форма будущего времени на ga- глагола ибо, используемая для выражения не только будущего, но и принуждения или разрешения, абсолютно аналогична креольским формам на sa- (сранан-тонго), ke (Доминика) и aw (а)- = ~ (v) а- (Гаити), которые я здесь обозначил как «future mood» (будущее). Уорд пишет далее, что «другие формы будущего и длительного (например, будущее перфективное, будущее длительное и т. д.) имеют na- и ga- в различных комбинациях», например, ɔ ga na-abea «он будет приходить». И эта последняя конструкция имеет аналогию в длительных формах будущего сранан-тонго на sa-de- и креольского языка Гаити на av-ap-; креольский же язык Доминики, не имеющий длительного будущего, выражает это значение предикативной конструкцией с ke, за которым следует форма на ka-, носящая причастный характер: i ke la ka vini «он будет туда приходить».

Сравнение с языком эве, вне сомнения, выявило бы и другие совпадения; однако в остальном линейный порядок составных элементов глагольной формы ибо значительно отличается от порядка своих креольских эквивалентов. Так, отрицание в ибо обычно выражено суффиксом; то, что можно назвать аористическим видом — значение достигнутого состояния («ты что-то знаешь»; «он болен») или завершенного действия, процесса («я прошелся», «он встретил его»),- в креольских языках выражается простой формой глагола, немаркированной в отношении времени, вида или наклонения, а в ибо — суффиксом -rV после глагольного корня (где V — повторенный корневой гласный). Помимо того, в ибо отсутствует сочетание прошедшего и будущего со значением кондиционалиса, имеющееся во всех трех рассматриваемых нами креольских языках.

Холл находит креольский язык Гаити фонологически «весьма близким к французскому», хотя в нем отсутствуют округленные гласные переднего ряда (front rounded), а также гласный средненизкого подъема среднего ряда (low mid central vowel) и имеется пять носовых гласных. Он обнаруживает в обоих языках одни и те же основные классы форм, но говорит, что морфологические критерии, по которым они распознаются в креольском, «весьма отличны от тех, которые мы имеем в индоевропейских языках». Он находит в креольском языке Гаити черты романского спряжения, так как дериваты типа gadò «человек, присматривающий за детьми» и mãtò «лжец» от gadé «наблюдать за» и mãti «лгать» свидетельствуют о существовании «глагольных корней gad-, mãt- и т. д. как связанных форм»; он вынужден признать тем не менее, что морфологическая система в креольском «значительно сокращена и упрощена по сравнению со стандартным или диалектальным французским и во многом напоминает системы западноафриканских языков». Приводимые Холлом синтаксические параллели, как, например, заменимость слова словосочетанием и порядок слов «подлежащее — сказуемое», легковесны и малоубедительны, по крайней мере для меня. С другой стороны, бесспорно, что основной лексический запас креольского языка Гаити или Доминики «преимущественно французский и по происхождению, и по семантической структуре». Применяя испытательный список в сто слов Сводеша (Swadesh) к французскому языку и к креольскому Доминики, мы получаем 87 соответствий, 2 неясных случая и 11 расхождений, причем среди последних лишь одно нефранцузское слово mun «человек», заимствованное из какого-то африканского языка (ср. так же звучащее гаитянское moun с тем же значением, в отличие от lémon «мир» от франц. monde) и две вероятные кальки: pye bwa «дерево» и lapo «кора». Что касается сранан-тонго, то я могу дать ответ лишь о 56 словах списка, из которых 42 соответствуют английским; среди расхождений — mi «я», fooru «птица», bobi «груди» и taki «говорить», возможно, английского происхождения; pikin «маленький», sabi «знать» и bun «хороший» — романского, скорее всего португальского, происхождения, a bom «дерево» — голландского, как, возможно, и un(u) «мы» и «вы» [мн. ч.]; suma «личность» и «кто?» — из ашанти; tutu «рог», njan «есть», san(i) «что?» и «вещь» — неясного происхождения.

В отношении порядка следования семантически эквивалентных показателей внутри глагольного комплекса англо-креольский язык Суринама и два франко-креольских языка (Гаити и Доминики) отличаются от французского и английского, но настолько схожи между собой, что это можно объяснить лишь сохранением в них одной общей модели, принадлежавшей тому языку (или языкам), на который они наслоились. Но по лексике один из них — английский, а два других — французский язык. Есть все основания полагать, что все те родственные связи, которые были указаны для этих языков Воорхуве, Сильвен и Холлом, исторически обоснованы. И все же эти языки отнюдь не являются «результатом раздельных процессов развития одного и того же языка, существовавшего ранее»; следовательно, эти языки надо отличать и друг от друга (как терминологически, так и в других отношениях), и от тех семей родственных языков, которые произошли вышеуказанным образом. Термин «генеалогический» применительно к классификации языков, хотя в некоторых отношениях и неудачный, слишком широко распространен, чтобы мы могли его отбросить. Но его следует употреблять строго в пределах, ему отведенных, а для обозначения тех видов исторического родства, о которых говорится здесь, подобрать другие определения, например «лексическое» или «глубинное» (basic), faute de mieux.

Для так называемой мужской речи XVII века, бывшей в употреблении на острове Доминика и других Малых Антильских островах, характерно использование араваканского синтаксиса и морфологии и карибских лексем. Например (в записи Раймона Бpетона), два предложения: nembouiatina tibónam (мужская речь) и chileátina tóne (женская речь) означают «я пришел (пришла) к ней» и содержат араваканский элемент -átina (перфектный вид 1 л. ед. ч.) и t- (3 л. ед. ч. жен. р.); корни же «приходить» и «к» в первом примере карибские, а во втором — араваканские. Точно так же мужское cheulléba nhibónam и женское alloucourába nhaúne «дай ты им» содержат b- (2 л. ед. ч.), -а (повел, накл. с подл, в ед. ч.) и nh- (3 л. одушевл. мн. ч.) араваканского происхождения; а корень «давать» и морфема «направления», как и в первой паре примеров, карибские в мужской фразе и араваканские в женской. Что касается основного словарного ядра, то Бретон приводит и карибские (мужские) и араваканские (женские) переводы для 59 из 100 слов испытательного списка, еще для 11 — только карибские слова (употребляющиеся и мужчинами и женщинами), а для остальных 30 — только араваканские (также употребляемые лицами обоего пола). Сравнивая мужскую речь с речью континентальных галиби, он говорит: «Там, где континентальные карибы произносят p и r, островные карибы часто произносят b и l».

Согласно преданиям этого народа, эти острова были завоеваны галиби с континента и завоеватели пощадили только туземных женщин; так что в высшей степени вероятно, что предком их «мужской речи» был пиджин, развившийся в результате этого древнего завоевания и служивший для общения между местными женщинами, родным языком которых был араваканский, и пришельцами-мужчинами, говорившими по-карибски. Престиж последних как воителей имел своим результатом сохранение их языка даже спустя века после того, как он утратил какое-либо практическое значение; исконный араваканский язык, хотя и в измененном виде, существует и по сей день как родной язык всего племени; в мужском же языке нашего времени (который все еще является живым среди так называемых черных карибов Центральной Америки) всего 21 слово из 100 слов испытательного списка — карибского происхождения (16 из них употребляются сейчас и в «женской», или общей, речи), а все остальные (кроме mútu «человек», которое, как и креольское mun, родом из Африки) араваканские.

Уильям Самарин описывает африканскую lingua franca санго как «диалект санго, местный язык, упростившийся вследствие утраты большей части морфологии и словаря, лишь частично восполнившегося заимствованиями из других языков, но все еще напоминающий первоначальный язык в фонологии и синтаксисе». К сожалению, он не говорит ничего о том, какая именно часть словаря санго (сведшегося к каким-нибудь 800 словам!) была заимствована; и последние его слова в известной мере обесцениваются следующим замечанием: «Большинство фонем санго похожи на фонемы других языков. Фактически именно фонология санго претерпела изменения под влиянием других языков… Синтаксис также довольно близко напоминает синтаксис других языков».

«Мужская речь» островных карибов и lingua franca санго, возможно, нетипичны в каком-то отношении для новых языков; в первом наблюдается скорее грамматическая субституция, чем упрощение, а второй возник как средство межплеменного общения без всякого вторжения со стороны более сильной или привилегированной группы; оба языка, хотя и в силу различных причин, приобрели значительное влияние. В то же время можно предположить, что современные креольские языки Вест-Индии сформировались в попытке рабов разных национальностей достигнуть взаимопонимания, по крайней мере такого же, какое было между хозяином и рабом. Сильвен пишет (стр. 10), что «колонисты, пребывавшие в состоянии постоянной настороженности из-за частых восстаний, старались выбирать рабов из разных племен»; в другом месте (стр. 36) она приводит слова Хью Миджида (Migeod) о западноафриканских языках: «Особенно поражает полное несходство в словарном составе при однотипности синтаксиса». Таким образом, то, что европейцу кажется грубым упрощением его собственной грамматической модели, в действительности может быть сохранением модели, общей для нескольких языков Западной Африки.

Все сказанное наводит на мысль (хотя еще ничего не доказывает), что все языки, имеющие своим источником пиджин или жаргон, и/или только они, будучи в генеалогическом отношении «сиротами», имеют двух «приемных родителей», один из которых передает им основные морфологические и/или синтаксические схемы, а другой — словарный запас. Там, где налицо социальное или политическое неравенство, попытки достигнуть взаимопонимания осуществляются главным образом низшей, зависимой группой; и если контактирующие языки значительно различаются, то эта группа может оказаться вынужденной приспособить для употребления наиболее доступную часть другого языка — словарь — или ту сферу другого языка, которая структурно близка зависимой группе.

Примечания

1. A. Meillet, Introduction à l’étude comparative des langues indo-européennes, стр. 16.
2. Там же, стр. 20.

Д. Тэйлор

http://www.philology.ru/linguistics4/teylor-72.htm