Библейский контекст одного стихотворения А.С.Пушкина :: Литература XIX века :: Литература :: Филология :: Слово. Православный образовательный портал
Комментарий Б.В.Томашевского к стихотворению А.С.Пушкина «К Гнедичу» (1832) на сегодняшний день остается основополагающим. Из пушкинского десятитомника он перекочевал в иные издания, например, в трехтомное собрание сочинений поэта, издававшееся в издательстве «Правда» в 1980-х гг. и др.
Между тем известное стремление «читать между строк», столь характерное для историко-литературной науки советских времен, кажется, послужило основанием заурядной, вполне объяснимой, но тем не менее досадной ошибки в комментарии известного литературоведа. Первую строку этого пушкинского стихотворения («С Гомером долго ты беседовал один») Б.В.Томашевский объясняет следующим образом: «Первой строкой стихотворения Пушкин напоминает Гнедичу об адресованном ему в 1821 г. послании Рылеева, где имеется стих: Собственно говоря, сближение с К.Ф.Рылеевым и его посланием получает весьма зыбкое обоснование, так как Б.В.Томашевский, во-первых, не указывает, по какой причине, зачем Пушкин напоминает Н.И.Гнедичу о послании их общего знакомого. Мысль комментатором не развита. Основная тема послания Рылеева сводится к противопоставлению серьезных литературных трудов Гнедича – зависти его недоброжелателей. Упомянутая Б.В.Томашевским строка выражает именно этот мотив: И ты примеру следуй их, На возможность сближения первой строки пушкинского стихотворения с посланием Рылеева указывает лишь одно слово: «беседовал», — которое как бы отсылает нас к рылеевскому выражению «отвечай… беседой». Между тем объяснение первой строки следует искать в самом стихотворении Пушкина, в контексте всей его образной системы. Известно, что весомый авторитет Гнедича у современников определялся прежде всего его переводческой деятельностью. Кроме К.Ф.Рылеева, ему пишут послания А.А.Дельвиг, П.А.Плетнев, Е.А.Баратынский. В посланиях подчеркивается литературное подвижничество Гнедича. Серьезный литературный труд переводчика Гомера воспринимался современниками как гражданский подвиг. В послании «Н.И. Гнедичу» (1823) Баратынский акцентирует сугубую отрешенность Гнедича от жизненной суеты: Счастливец! Дни свои ты Музам посвятил Акцент на высоком подвижничестве Гнедича делает и Пушкин, который сразу по выходе полного текста перевода «Илиады» выступил с заметкой в «Литературной газете»: «С чувством глубоким уважения и благодарности взираем на поэта, посвятившего гордо лучшие годы жизни исключительному труду, бескорыстным вдохновениям и совершению единого, высокого п о д в и г а » (2). Образный строй, сюжет пушкинского стихотворения вызывают ассоциативную параллель между переводом «Илиады» на русский язык и величайшим событием ветхозаветной истории: изнесением скрижалей, данных Богом чрез Моисея еврейскому народу. Этим и выражена высокая оценка труду, предпринятому Гнедичем. Этим и указан масштаб совершившегося события. Пушкин отсылает читателя не столько к посланию Рылеева, сколько к Священному Писанию, помогающему уяснить смысл и масштабность свершившегося литературного факта – состоявшемуся переводу гомеровского эпоса. В своем стихотворении Пушкин буквально следует за той последовательностью событий, которая прослеживается в книге «Исход». С Гомером долго ты беседовал один. «Долго» – не только потому, что это отражает реальный жизненный факт затянувшейся работы над переводом (Гнедич начал перевод в 1807 г., а закончил в октябре 1826 г.), но и потому что для Пушкина важно сохранить в наибольшей полноте указанную параллель: в книге «Исход» говорится: «Моисей вступил в средину облака, и взошел на гору; и был Моисей на горе сорок дней и сорок ночей» (24, ст. 18). Стихотворение в своем начале строится как похвала; величие поэтического подвига подчеркнуто спокойным двенадцатистопным шагом пушкинского ямба. Слово «один» акцентирует не только мотив несуетной уединенности, но и мотив достоинства, избранности. «Один» – еще и потому что Господь строго указал, что один лишь Моисей удостоится беседы с Ним: «Моисей о д и н пусть приблизится к Господу, а… народ пусть не восходит с ним» (24, ст. 2). В интерпретации Пушкина автор «Илиады» уподобляется Богу, «Илиада» – скрижалям, а русский переводчик – Моисею, через которого Закон передан народу. Тебя мы долго ожидали. Эта вторая строка пушкинского стихотворения восходит к 32 главе книги «Исход». Здесь говорится о том, что народ, слишком долго ожидавший Моисея, не удержался на духовной высоте, сотворил себе золотого тельца и стал ему поклоняться: «Когда народ увидел, что Моисей д о л г о не сходит с горы, то собрался к Аарону и сказал ему: встань и сделай нам бога, который бы шел перед нами; ибо с этим человеком, с Моисеем, который вывел нас из земли Египетской, не знаем, что сделалось» (32, ст. 1). После того, как Моисей получил от Бога скрижали, «на которых написано было с обеих сторон» (32, ст. 15), он спустился вниз и обрел народ поющим и поклоняющимся кумиру: «И услышал Иисус голос народа шумящего, и сказал Моисею: великий крик в стане. Но Моисей сказал: я слышу голос поющих… он приблизился к стану и увидел тельца и пляски…» (32, ст. 17-19). Этот эпизод Пушкин использует в своем стихотворении: И светел ты сошел с таинственных вершин Противопоставление несуетного литературного труда Гнедича «безумству суетного пира» современной поэзии получает в указанной параллели, имеющей несомненный комплиментарный смысл, поэтически убедительное воплощение. Учитывая, что стихотворение является ответом на послание Гнедича по поводу пушкинской «Сказки о царе Салтане», можно предположить, что за образом «суетного пира» поэт имеет в виду и свое собственное произведение. В таком случае параллель, обозначенная Пушкиным, имеет еще и смысл самоиронии. Характерно, что авторы посланий к Гнедичу постоянно подчеркивали свою «суетность» и, напротив, исключительную «несуетность» Гнедича (Баратынский, например, в первом послании говорит о своей «шумной суете», а во втором называет переводчика «Илиады» «врагом суетных утех»). Дальнейшее развитие поэтической параллели также комплиментарно («Таков прямой поэт»), но подчеркивает уже не «заоблачную высоту» Гнедича-Моисея (пророка), а дружескую расположенность, понятную близость Гнедича-поэта: Смутились мы, твоих чуждаяся лучей. Дело в том, что Моисей, увидев «тельца и пляски», «воспламенился гневом, и бросил из рук своих скрижали, и разбил их под горою» (ст. 19). Строфа вызвана литературной позицией Гнедича, призывавшего собратье по перу к достойной поэтической цели, о чем писал в своем послании «Гнедичу, который советовал сочинителю писать сатиры» Баратынский: Враг суетных утех и враг утех позорных, Постепенно тональность стихотворения меняется. Пушкин все более и более приближается к современной литературной ситуации, к поэтическим свойствам и симпатиям самого переводчика «Илиады». Торжественность ветхозаветной параллели сменяется обращением к повседневно-близкому, «домашнему». Гнедич, спускаясь с заоблачных высот, сам становится обычным человеком. Совершив подвиг перевода «Илиады», он остается прежним Гнедичем. Уходит Гнедич-пророк, остается Гнедич-поэт, собрат по перу, который не столь категоричен, как Моисей: О, ты не проклял нас. Ты любишь с высоты Можно предположить, что строки «Ты любишь с высоты Скрываться в тень долины малой» означают не только тот факт, что в творчестве самого Гнедича такой громадный литературный труд, как перевод «Илиады», сочетался с обращением к малым жанрам, типа дружеского послания и пр., но и то, что (в контексте пушкинского стихотворения) Гнедич проявляет интерес к лирическим опытам собратьев по перу. В частности, письмо Пушкина к Гнедичу от 23 февраля 1825 г. показывает, что именно в период завершения перевода Гнедич интересуется пушкинским творчеством, на что поэт отвечает: «Когда Ваш корабль, нагруженный сокровищами Греции, входит в пристань при ожидании толпы, стыжусь Вам говорить о моей мелочной лавке…» Противопоставление «мелочной суеты» современной поэзии и громадности подвига Гнедича – совершенно в духе послания 1832 года! Поэт подчеркивает многосторонность литературной деятельности Гнедича. Б.В.Томашевский верно пишет в своем комментарии о том, что «в стихотворении характеризуются разные стороны деятельности Гнедича: как переводчика «Илиады» Гомера, переводчика Оссиана, театрального деятеля» (3). Стихотворение «К Гнедичу» является ответом на послание последнего по поводу «Сказки о царе Салтане». Вероятно, поэтому Пушкин упоминает в своем стихотворении сказочных Бову и Еруслана Лазаревича: То Рим его зовет, то гордый Илион, Как видно из выявленной параллели, Пушкину не было никакой нужды косвенно упоминать запрещенное имя декабриста Рылеева и давать скрытую ссылку на его послание к Гнедичу. В комментариях к этому стихотворению должен быть отражен тот факт, что Пушкин использовал в нем ветхозаветную книгу «Исход» для адекватного выражения литературного и жизненного подвига переводчика «Илиады». Нет сомнения, что Пушкин сумел оценить и качество перевода, до сих пор остающегося лучшим. Известно, что, ознакомившись с переводом, поэт откликнулся на него следующими строками: Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи; Однако характерно, что эти строчки, добытые пушкинистами, у самого поэта тщательно зачеркнуты. Трудно сказать, что именно не устраивало Пушкина в гнедичевском переводе, но ясно, что недостатки не шли ни в какое сравнение с достоинствами и серьезностью, а главное – подвижническим характером работы переводчика. Очевидно, именно последнее и не дало Пушкину, при всем, казалось бы, безобидном остроумии упомянутой эпиграммы, моральной возможности выстрелить в Гнедича этой острой шуткой. Пушкин мог иметь к Гнедичу претензии как к поэту, но как к подвижнику, как к Моисею русской литературы, как к признанному учителю, призывавшему поэтов к «возвышенной цели», он питал к нему только «уважение и благодарность». В этом смысле параллель с Моисеем все проясняет, хотя среди многих имен собственных в этом стихотворении имя Моисея как раз не названо. Следует сказать и о том, что стихотворение Пушкина теснейшим образом связано с логикой всех предшествующих высказываний поэта по поводу гнедичевского труда. И в упомянутом письме от 1825 г., и в заметке в «Литературной газете», и в рассматриваемом стихотворении Пушкин противопоставляет серьезный, достойный уважения литературный труд, «первый классический , европейский подвиг в нашем отечестве» (4), с одной стороны, и «минутный успех» тех писателей, которые «устремились на блестящие безделки, когда талант чуждается труда, а мода пренебрегает образцами величавой древности» (5) литературную суету многих своих современников – с другой. Правда, образ корабля, груженного «сокровищами Греции» , со временем нашел несравненно более точно передающее значение и масштаб литературного подвига Гнедича выражение — в библейском по духу образе Моисея и скрижалей. Нельзя обойти вниманием давно уже дискутируемую в пушкиноведении версию по поводу рассматриваемого текста. Всем известно, что в статье «О лиризме наших поэтов» Н.В.Гоголь «открыл тайну» этого стихотворения. «Был вечер в Аничковом дворце… Все в залах уже собралося; но Государь долго не выходил. Отдалившись от всех в другую половину дворца и воспользовавшись первой досужей от дел минутой, он развернул «Илиаду» и увлекся нечувствительно ее чтением во все то время, когда в залах давно уже гремела музыка и кипели танцы. Сошел он на бал уже несколько поздно, принеся на лице своем следы иных впечатлений. Сближенье этих двух противоположностей … в душе Пушкина оставило сильное впечатленье, и плодом его была следующая величественная ода…». В капитальной работе А.А.Макарова «Последний творческий замысел А.С.Пушкина» сказано, что В.А.Жуковский (очевидно, после откровения Н.В.Гоголя) сам назвал стихотворение «К Н **», т.е. «К Николаю I» (6). Так оно и было напечатано под заглавием «К Н**» (7). Последним, кто защищал гоголевскую версию о том, что стихотворение посвящено государю Николаю I, был В.А.Воропаев (8). Однако автор сам вынужден признать, что «царская» версия не вполне адекватно отражает смысл текста: «Нельзя не признать, что смысл стихотворения не может быть объяснен до конца» (9). Поэтому известный гоголевед и не отвергает возможности рассматривать Гнедича «как привходящего адресата послания». В условиях, когда нет прямых и убедительных доказательств архивного характера, прихоится проявлять большее внимание к самому тексту и контексту художественного произведения. А сам текст стихотворения свидетельствует, что скорее всего прямым адресатом его был Гнедич. Сравнение одного из важнейших моментов ветхозаветной жизни могло быть проведено Пушкиным только с весьма важным событием жизни русской. Выход самодержца на бал после чтения «Илиады», с одной стороны, и перевод «Илиады», на который было затрачено более двух десятков лет и которому была подчинена вся моральная сторона жизни одного из уважаемых тружеников литературы пушкинской эпохи — с другой, вряд ли могли восприниматься Пушкиным как равновеликие события. К сожалению, В.А.Воропаев, приводя в качестве основного аргумента «Записки А.О.Смирновой», все же не затронул как библейский, так и «гнедичевский» темы произведения. Тот и другой (и особенно в совокупности) заставляют думать о том, что стихотворение должно было быть посвящено прежде всего Н.Гнедичу, даже если учесть, что последние 8 строк (начиная с «Таков и ты, поэт…») отсутствовали в том издании Пушкина, которое подготавливалось с учетом авторской воли В.А. Жуковским (10). Именно контекст послания помогает, на наш взгляд, с достаточной степенью достоверности раскрыть имя прямого адресата. Все сказанное, правда, совсем не исключает того, что фигура Николая I так или иначе нашла отражение в стихотворении. 1) Пушкин А.С. Полн. Собр. Соч. В 10-ти томах. Изд. 2-е. Т. 3. М., 1957. С. 518. |