Поэзия Пушкина (Стихи появляются во всплывающих окнах)

• «Александр Радищев»
• «Анджело», поэма папа мудрец

• В пустыне чахлой и скупой,
  На почве, зноем раскаленной,
  Анчар, как грозный часовой,
  Стоит — один во всей вселенной.

  Природа жаждущих степей
  Его в день гнева породила,
  И зелень мертвую ветвей
  И корни ядом напоила.

  Яд каплет сквозь его кору,
  К полудню растопясь от зною,
  И застывает ввечеру
  Густой прозрачною смолою.

  К нему и птица не летит,
  И тигр нейдет: лишь вихорь черный
  На древо смерти набежит —
  И мчится прочь, уже тлетворный.

  И если туча оросит,
  Блуждая, лист его дремучий,
  С его ветвей, уж ядовит,
  Стекает дождь в песок горючий.

  Но человека человек
  Послал к анчару властным взглядом,
  И тот послушно в путь потек
  И к утру возвратился с ядом.

  Принес он смертную смолу
  Да ветвь с увядшими листами,
  И пот по бледному челу
  Струился хладными ручьями;

  Принес — и ослабел и лег
  Под сводом шалаша на лыки,
  И умер бедный раб у ног
  Непобедимого владыки.

  А царь тем ядом напитал
  Свои послушливые стрелы
  И с ними гибель разослал
  К соседям в чуждые пределы.

  Анчар

  Александр Пушкин по праву считается одним из выдающихся русских поэтов. Причем, его талант был по достоинству оценен еще при жизни автора, что в литературных кругах 19 века являлось редкостью. Однако у Пушкина было достаточно много врагов, и среди них – правящая элита царской России, к которой поэт также испытывал далеко не самые теплые чувства. Однако, наученный горьким опытом и не желающий вновь оказаться в изгнании, Александр Пушкин в своем творчестве более позднего периода воздержался от открытого обличения властей, завуалировав его тонкими аллегорическими образами.

  Стихотворение «Анчар», созданное в 1828 году, является одним из таких произведений. Его конечный вариант вполне благопристоен и напоминает средневековую балладу. Однако до наших дней дошли черновики этого стихотворения, где недвусмысленно проводится параллель между российским царем и грозным восточным правителем, который отправляет на смерть ни в чем не повинного раба.

  Анчар — смертельно опасное дерево, сок которого с незапамятных времен использовался для смазывания наконечников стрел, которым восточные воины поражали врага. Возле ядовитого анчара ничего не растет, а звери стараются обходить стороной место, где расположено это дерево. Однако это не останавливает могущественного воина, желающего добыть сок анчара. Одним взглядом он направляет в гиблое место своего слугу, заранее зная, что ему суждено умереть. Но что значит жизнь раба, когда на карту поставлен успех военной операции?

  Такое поведение характерно не только для восточных владык, но и для русских самодержцев. Однако обличать в открытую российского царя, для которого жизнь простого крестьянина или же солдата не стоит и гроша, Александр Пушкин все же не рискнул. В итоге стихотворение «Анчар», если не пытаться проводить параллель с действительностью, можно отнести к разряду красивой и мрачной былины. Тем не менее, черновые варианты этого произведения недвусмысленно свидетельствуют о том, что автор на самом деле имел ввиду, когда создавал это эпическое произведение, наполненное безысходностью, жестокостью и неотвратимостью происходящего.

  Исследователи творчества поэта проводят еще одну параллель между стихотворением «Анчар» и политической ситуацией в России первой половины 19 века. По их мнению, грозный восточный правитель отождествляет собой не столько царя, сколько всю страну, которая готова рассылать «послушливые стрелы», отравленные ядом, в различные страны мира. Иными словами, Россия стремится развязывать войны, чтобы упрочить мировое господство. И при этом не намерена считаться с жизнями тысяч солдат, которых отправляет на верную гибель ради осуществления своих захватнических планов.

  Однако если в черновом варианте «Анчара» поэт выражает надежду на то, что мгла отступит, и грозный восточный правитель все же потерпит поражение, то в окончательной версии предугадывать ход развития событий Пушкин предоставляет самим читателям. И дело не только в том, что автор не хочет в очередной раз дразнить цензуру, которая и без того весьма придирчиво относится к каждому его произведению. Вероятно, Александр Пушкин осознает, что свергнуть самодержавие нынешнему поколению еще не под силу, и подобная идея нежизнеспособна хотя бы потому, что Россия еще не готова к столь кардинальным переменам. При этом любые попытки изменить ситуацию будут тут же пресекаться, а самым ярым патриотам и реформаторам страны предстоит пасть от стрел, отравленных соком анчара. А попросту – быть сосланными в Сибирь, невзирая на титулы, звания и благородное происхождение.

  http://pishi-stihi.ru/anchar-pushkin.html

  анализ
• «Арап Петра Великого»

• Нас было много на челне;
  Иные парус напрягали,
  Другие дружно упирали
  В глубь мощны веслы. В тишине
  На руль склонись, наш кормщик умный
  В молчанье правил грузный челн;
  А я — беспечной веры полн,-
  Пловцам я пел… Вдруг лоно волн
  Измял с налету вихорь шумный…
  Погиб и кормщик и пловец! —
  Лишь я, таинственный певец,
  На берег выброшен грозою,
  Я гимны прежние пою
  И ризу влажную мою
  Сушу на солнце под скалою.

  «Арион» («Нас было много на челне»)

• В пещерах Геликона
  Я некогда рожден;
  Во имя Аполлона
  Тибуллом окрещен,
  И светлой Иппокреной
  Сыздетства напоенный,
  Под кровом вешних роз,
  Поэтом я возрос.

  Веселый сын Эрмия
  Ребенка полюбил,
  В дни резвости златые
  Мне дудку подарил.
  Знакомясь с нею рано,
  Дудил я непрестанно;
  Нескладно хоть играл,
  Но Музам не скучал.

  А ты, певец забавы
  И друг пермесских дев,
  Ты хочешь, чтобы, славы
  Стезею полетев,
  Простясь с Анакреоном,
  Спешил я за Мароном
  И пел при звуках лир
  Войны кровавый пир.

  Дано мне мало Фебом:
  Охота, скудный дар.
  Пою под чуждым небом,
  Вдали домашних лар,
  И, с дерзостным Икаром
  Страшась летать недаром,
  Бреду своим путем:
  Будь всякий при своем.

  «Батюшкову» («В пещерах Геликона»)
• «Бахчисарайский фонтан», поэма

• Беги, сокройся от очей,
  Цитеры слабая царица!
  Где ты, где ты, гроза царей,
  Свободы гордая певица? —
  Приди, сорви с меня венок,
  Разбей изнеженную лиру…
  Хочу воспеть Свободу миру,
  На тронах поразить порок.
  Открой мне благородный след

  Того возвышенного галла,
  Кому сама средь славных бед
  Ты гимны смелые внушала.
  Питомцы ветреной Судьбы,
  Тираны мира! трепещите!
  А вы, мужайтесь и внемлите,
  Восстаньте, падшие рабы!
  Увы! куда ни брошу взор —
  Везде бичи, везде железы,
  Законов гибельный позор,

  Неволи немощные слезы;
  Везде неправедная Власть
  В сгущенной мгле предрассуждений
  Воссела — Рабства грозный Гений
  И Славы роковая страсть.
  Лишь там над царскою главой
  Народов не легло страданье,
  Где крепко с Вольностью святой
  Законов мощных сочетанье;
  Где всем простерт их твердый щит,

  Где сжатый верными руками
  Граждан над равными главами
  Их меч без выбора скользит
  И преступленье с высока
  Сражает праведным размахом;
  Где не подкупна их рука
  Ни алчной скупостью, ни страхом.
  Владыки! вам венец и трон
  Дает Закон — а не природа;
  Стоите выше вы народа,

  Но вечный выше вас Закон.
  И горе, горе племенам,
  Где дремлет он неосторожно,
  Где иль народу иль царям
  Законом властвовать возможно!
  Тебя в свидетели зову,
  О мученик ошибок славных,
  За предков в шуме бурь недавных
  Сложивший царскую главу.
  Восходит к смерти Людовик

  В виду безмолвного потомства,
  Главой развенчанной приник
  К кровавой плахе Вероломства.
  Молчит Закон — народ молчит,
  Падет преступная секира…..
  И се — злодейская порфира
  На галлах скованных лежит.
  Самовластительный Злодей!
  Тебя, твой трон я ненавижу,
  Твою погибель, смерть детей

  С жестокой радостию вижу.
  Читают на твоем челе
  Печать проклятия народы,
  Ты ужас мира, стыд природы,
  Упрек ты богу на земле.
  Когда на мрачную Неву
  Звезда полуночи сверкает,
  И беззаботную главу
  Спокойный сон отягощает,
  Глядит задумчивый певец

  На грозно спящий средь тумана
  Пустынный памятник тирана,
  Забвенью брошенный дворец —
  И слышит Клии страшный глас
  За сими страшными стенами,
  Калигуллы последний час
  Он видит живо пред очами,
  Он видит — в лентах и звездах,
  Вином и злобой упоенны
  Идут убийцы потаенны,

  На лицах дерзость, в сердце страх.
  Молчит неверный часовой,
  Опущен молча мост подъемный,
  Врата отверсты в тьме ночной
  Рукой предательства наемной….
  О стыд! о ужас наших дней!
  Как звери, вторглись янычары!…
  Падут бесславные удары…
  Погиб увенчанный злодей.
  И днесь учитесь, о цари:

  Ни наказанья, ни награды,
  Ни кров темниц, ни алтари
  Не верные для вас ограды.
  Склонитесь первые главой
  Под сень надежную Закона,
  И станут вечной стражей трона
  Народов вольность и покой.

  Ода «Вольность» (Беги, сокройся от очей)
• «Бесы» («Мчатся тучи, вьются тучи»)

  Осенью 1830 года Александр Пушкин приехал в Болдино, чтобы уладить все вопросы, связанные со вступлением в права владения имением и подготовиться к предстоящей свадьбе. Однако из-за того, что в Москве началась эпидемия холеры, поэт был вынужден на несколько месяцев задержаться в имении. В этот период он создал множество философских и лирических произведений, одним из которых стало стихотворение «Бесы».

  В нем автор вновь затрагивает так близкую и понятную для себя тему народного фольклора, описывая путешествие в метель, которое у любого путника того времени вызывало настоящий ужас. «Страшно, страшно поневоле средь неведомых равнин!», — отмечает поэт и тут же обращается к ямщику с просьбой, чтобы тот что есть силы гнал лошадей. В ответ он слышит весьма типичный для того времени рассказ, что путники заблудились, и виной тому являются бесы, которые заманили их в снежную ловушку. «В поле бес нас водит, видно, да кружит по сторонам», — отвечает своему спутнику ямщик и приводит множество примеров, как за время путешествия ему довелось столкнуться с нечистью. Она заманила лошадей в овраг, потом предстала в виде верстового столба и огонька в далекой избушке. И вот, наконец, упряжка вообще остановилась, так как «вот уж он далече скачет, лишь глаза во мгле горят».

  Пушкин с огромным интересом и уважением относился к подобным рассказам, считая их неотъемлемой частью русской культуры. Однако как человек образованный, поэт прекрасно понимал, что бесы, сбивающие путешественников с пути, являются всего лишь вымыслом. И любому явлению всегда найдется простое и логическое объяснение, которое даст ответы на любые вопросы. Почему же тогда автор сделал акцент именно на этот мифический и заведомо лишенный правдоподобия сюжет? Все объясняется достаточно просто в последних строчках стихотворения, где Пушкин проводит параллель между бесами и людьми, в чьих руках сосредоточена власть. Заблудившиеся путники в стихотворении «Бесы» символизируют русский народ, который действительно потерян среди снежных равнин и не может найти свою дорогу к более счастливой и свободной жизни. Виной этому являются не суеверия и не безграмотность людей, которые бережно хранят свои традиции и культуру. Причина в том, что русские крестьяне до сих пор еще являются крепостными, и их жизнь не принадлежит им самим, заключается именно в тех самых бесах – кучке сытых и самодовольных людей, которым попросту невыгодно терять дармовую рабочую силу и развеивать иллюзии низших сословий, давая им знания, которые при определенных условиях могут стать одним из самых мощных видов оружия. Именно с бесами Пушкин сравнивает правящую элиту России, которая строит козни «простым путникам», т.е. постоянно усложняет жизнь обычным людям, заставляя их испытывать страх, унижение и обиду. У Пушкина же бесы в человеческом обличии чувство отвращения и раздражения. «Бесконечны, безобразны, в мутной месяца игре закружились бесы разны», — именно так они представляются поэту, который в этих строках проводит аналогию со светскими балами, которые в Москве не прекратились даже во время холерного карантина.

  Бессмысленность существования людей, которые считают себя избранными, поэт готов им простить со спокойной душой, ведь каждый человек, по его мнению, вправе стоить свою жизнь так, как считает нужным. Однако при этом никто не имеет права бездарно распоряжаться судьбами других, используя людей для того, чтобы улучшить свое благосостояние за счет их нужд и проблем. Поэтому у Пушкина праздность светского общества, которую автор сравнивает с бесовским шабашем, вызывает глубокую печаль, «визгом жалобным и воем надрывая сердце мне». Поэт, так зависящий от мнения высшего света, наконец-то осознает, что оно является насквозь фальшивым и представляет собой очередной жизненный мираж, «игру бесов», которые готовы запутать сбить с пути и уничтожить любого здравомыслящего человека не по злобе душевной, а исключительно ради собственного развлечения. И это неутешительное открытие заставляет автора по-новому взглянуть на свою принадлежность к дворянскому сословию и правящей касте, где он является таким же изгоем, как и любой крестьянин.

  http://pishi-stihi.ru/besy-pushkin.html

  анализ
• «Битва у Зеницы-Великой» («Радивой поднял желтое знамя») см. «Песни западных славян»
• «Бова», отрывок из поэмы («Часто, часто я беседовал»)
• «Борис Годунов», трагедия

• Великий день Бородина
  Мы братской тризной поминая,
  Твердили: „Шли же племена,
  Бедой России угрожая;
  Не вся ль Европа тут была?
  А чья звезда ее вела!…
  Но стали ж мы пятою твердой
  И грудью приняли напор
  Племен, послушных воле гордой,

  И равен был неравный спор.
  И что ж? свой бедственный побег,
  Кичась, они забыли ныне;
  Забыли русской штык и снег,
  Погребший славу их в пустыне.
  Знакомый пир их манит вновь —
  Хмельна для них славянов кровь;
  Но тяжко будет им похмелье;
  Но долог будет сон гостей
  На тесном, хладном новоселье,

  Под злаком северных полей!
  Ступайте ж к нам: вас Русь зовет!
  Но знайте, прошеные гости!
  Уж Польша вас не поведет:
  Через ее шагнете кости!…“
  Сбылось — и в день Бородина
  Вновь наши вторглись знамена
  В проломы падшей вновь Варшавы;
  И Польша, как бегущий полк,
  Во прах бросает стяг кровавый —

  И бунт раздавленный умолк.
  В боренье падший невредим;
  Врагов мы в прахе не топтали;
  Мы не напомним ныне им
  Того, что старые скрижали
  Хранят в преданиях немых;
  Мы не сожжем Варшавы их;
  Они народной Немезиды
  Не узрят гневного лица
  И не услышат песнь обиды

  От лиры русского певца.
  Но вы, мутители палат,
  Легкоязычные витии,
  Вы, черни бедственный набат,
  Клеветники, враги России!
  Что взяли вы?… Еще ли росс
  Больной, расслабленный колосс?
  Еще ли северная слава
  Пустая притча, лживый сон?
  Скажите: скоро ль нам Варшава

  Предпишет гордый свой закон?
  Куда отдвинем строй твердынь?
  За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
  За кем останется Волынь?
  За кем наследие Богдана?
  Признав мятежные права,
  От нас отторгнется ль Литва?
  Наш Киев дряхлый, златоглавый,
  Сей пращур русских городов,
  Сроднит ли с буйною Варшавой

  Святыню всех своих гробов?
  Ваш бурный шум и хриплый крик
  Смутили ль русского владыку?
  Скажите, кто главой поник?
  Кому венец: мечу иль крику?
  Сильна ли Русь? Война, и мор,
  И бунт, и внешних бурь напор
  Ее, беснуясь, потрясали —
  Смотрите ж: всё стоит она!
  А вкруг ее волненья пали —

  И Польши участь решена…
  Победа! сердцу сладкий час!
  Россия! встань и возвышайся!
  Греми, восторгов общий глас!…
  Но тише, тише раздавайся
  Вокруг одра, где он лежит,
  Могучий мститель злых обид,
  Кто покорил вершины Тавра,
  Пред кем смирилась Эривань,
  Кому суворовского лавра

  Венок сплела тройная брань.
  Восстав из гроба своего,
  Суворов видит плен Варшавы;
  Вострепетала тень его
  От блеска им начатой славы!
  Благословляет он, герой,
  Твое страданье, твой покой,
  Твоих сподвижников отвагу,
  И весть триумфа твоего,
  И с ней летящего за Прагу
  Младого внука своего.

  «Бородинская годовщина» («Великий день Бородина»)
• «Братья разбойники»

• Будь подобен полной чаше,
  [Молодых счастливый дом] —
  Непонятно счастье ваше,
  Но молчите ж обо всем.

  Что за диво, что за каша
  Для рассудка моего —
  Чорт возьми! но, воля ваша,
  Не скажу я ничего.

  То-то праздник мне да Маше
  Другу сердца моего;
  Никогда про счастье наше
  Мы не скажем ничего.

  Стойте — тотчас угадаю
  Горе сердца твоего.
  Понимаю, понимаю! —
  Не болтай же ничего.

  Строгий суд <и> слово ваше
  Ценим более <всего>.
  Вы ль одни про счастье наше
  Не сказали ничего!
  Он мне ровесник, он так мил,
  Всегда видала в нем я брата,
  Он, как сестру, меня любил.
  Скажите, чем я виновата.
  Нет, Маша, ты не виновата.
  И этой свадьбе не бывать.

  «Будь подобен полной чаше»

• Вот здесь лежит больной студент;
  Его судьба неумолима.
  Несите прочь медикамент:
  Болезнь любви неизлечима!

  <«Вот здесь лежит больной студент»> (<«Надпись на стене больницы»>)
• «В древние времена при объявлении войны…» см. <«Заметки по русской истории»>

• В дыму, в крови, сквозь тучи стрел
  Теперь твоя дорога;
  Но ты предвидишь свой удел,
  Грядущий наш Квирога!
  И скоро, скоро смолкнет брань
  Средь рабского народа,
  Ты молоток возьмешь во длань
  И воззовешь: свобода!
  Хвалю тебя, о верный брат!
  О каменщик почтенный!
  О Кишенев, о темный град!
  Ликуй, им просвещенный!

  «В дыму, в крови, сквозь тучи стрел» см. «Генералу Пущину»

• В надежде славы и добра
  Гляжу вперед я без боязни:
  Начало славных дней Петра
  Мрачили мятежи и казни.

  Но правдой он привлек сердца,
  Но нравы укротил наукой,
  И был от буйного стрельца
  Пред ним отличен Долгорукой.

  Самодержавною рукой
  Он смело сеял просвещенье,
  Не презирал страны родной:
  Он знал ее предназначенье.

  То академик, то герой,
  То мореплаватель, то плотник,
  Он всеобъемлющей душой
  На троне вечный был работник.

  Семейным сходством будь же горд;
  Во всем будь пращуру подобен:
  Как он, неутомим и тверд,
  И памятью, как он, незлобен.

  «В надежде славы и добра» (Стансы)

• В начале жизни школу помню я;
  Там нас, детей беспечных, было много;
  Неровная и резвая семья.

  Смиренная, одетая убого,
  Но видом величавая жена
  Над школою надзор хранила строго.

  Толпою нашею окружена,
  Приятным, сладким голосом, бывало,
  С младенцами беседует она.

  Ее чела я помню покрывало
  И очи светлые, как небеса.
  Но я вникал в ее беседы мало.

  Меня смущала строгая краса
  Ее чела, спокойных уст и взоров,
  И полные святыни словеса.

  Дичась ее советов и укоров,
  Я про себя превратно толковал
  Понятный смысл правдивых разговоров,

  И часто я украдкой убегал
  В великолепный мрак чужого сада,
  Под свод искусственный порфирных скал.

  Там нежила меня теней прохлада;
  Я предавал мечтам свой юный ум,
  И праздномыслить было мне отрада.

  Любил я светлых вод и листьев шум,
  И белые в тени дерев кумиры,
  И в ликах их печать недвижных дум.

  Всё — мраморные циркули и лиры,
  Мечи и свитки в мраморных руках,
  На главах лавры, на плечах порфиры —

  Всё наводило сладкий некий страх
  Мне на сердце; и слезы вдохновенья,
  При виде их, рождались на глазах.

  Другие два чудесные творенья
  Влекли меня волшебною красой:
  То были двух бесов изображенья.

  Один (Дельфийский идол) лик младой —
  Был гневен, полон гордости ужасной,
  И весь дышал он силой неземной.

  Другой женообразный, сладострастный,
  Сомнительный и лживый идеал —
  Волшебный демон — лживый, но прекрасный.

  Пред ними сам себя я забывал;
  В груди младое сердце билось — холод
  Бежал по мне и кудри подымал.

  Безвестных наслаждений темный голод
  Меня терзал — уныние и лень
  Меня сковали — тщетно был я молод.

  Средь отроков я молча целый день
  Бродил угрюмый — всё кумиры сада
  На душу мне свою бросали тень.

  В начале жизни школу помню я

• В раю, за грустным Ахероном,
  Зевая в рощице густой,
  Творец, любимый Аполлоном,
  Увидеть вздумал мир земной.
  То был писатель знаменитый,
  Известный русский весельчак,
  Насмешник, лаврами повиты™
  Денис, невежде бич и страх.
  «Позволь на время удалиться,—
  Владыке ада молвил он,—
  Постыл мне мрачный Флегетон,
  И к людям хочется явиться».
  «Ступай!» — в ответ ему Плутон;
  И видит он перед собою:
  В ладье с мелькающей толпою
  Гребет наморщенный Харон
  Челнок ко брегу; с подорожной
  Герой поплыл в ладье порожной
  И вот — выходит к нам на свет.
  Добро пожаловать, поэт!

  Мертвец в России очутился,
  Он ищет новости какой,
  Но свет ни в чем не пременился.
  Всё идет той же чередой;
  Всё так же люди лицемерят,
  Всё те же песенки поют,
  Клеветникам как прежде верят,
  Ка™ прежде все дела текут;
  В окошки миллионы скачут,
  Казну все крадут у царя,
  Иным житье, другие плачут,
  И мучат смертных лекаря,
  Спокойно спят архиереи,
  Вельможи, знатные злодеи,
  Смеясь в бокалы льют вино,
  Невинных жалобе не внемлют,
  Играют ночь, в сенате дремлют,
  Склонясь на красное сукно;
  Всё столько ж трусов и нахалов›
  Рублевых столько же Киприд,
  И столько ж глупых генералов,
  И столько ж старых волокит.

  Вздохнул Денис: «О боже, боже!
  Опять я вижу то ж да то же.
  Передних грозный Демосфен,
  Ты прав, оратор мой Петрушка:
  Весь свет бездельная игрушка,
  И нет в игрушке перемен.
  Но где же братии-поэты,
  Мои парнасские клевреты,
  Питомцы граций молодых?
  Желал бы очень видеть их».
  Небес оставя светлы сени,
  С крылатой шапкой набекрени,
  Богов посланник молодой
  Слетает вдруг к нему стрелой.
  «Пойдем,— сказал Эрмий поэту,—
  Я здесь твоим проводником,
  Сам Феб меня просил о том;
  С тобой успеем до рассвету
  Певцов российских посетить,
  Иных — лозами наградить,
  Других — венком увить свирели».
  Сказал, взвились и полетели.

  Уже сокрылся ясный день,
  Уже густела мрачна тень,
  Уж вечер к ночи уклонялся,
  Мелькал в окошки лунный свет.
  И всяк, кто только не поэт,
  Морфею сладко предавался.
  Эрмий с веселым мертвецом
  Влетели на чердак высокий;
  Там Кропов в тишине глубокой
  С бумагой, склянкой и пером
  Сидел в раздумье за столом
  На стуле ветхом и треногом
  И площадным, раздутым слогом
  На наши смертные грехи
  Ковал и прозу и стихи.к«Кто он?» — «Издатель ,,Демокрита»!
  Издатель, право, пресмешной,
  Не жаждет лавров он пиита,
  Лишь был бы только пьян порой.
  Стихи читать его хоть тяжко,
  А проза, ох! горька для всех,
  Но что ж? Смеяться над бедняжкой,
  Ей-богу, братец, страшный грех;
  Не лучше ли чердак оставить
  И далее полет направить
  К певцам российским записным?»
  — «Быть так, Меркурий, полетим».
  И оба путника пустились
  И в две минуты опустились
  Хвостову прямо в кабинет.
  Он не? спал; добрый наш поэт
  Унизывал на случай оду,
  Как божий мученик кряхтел,
  Чертил, вычеркивал, потел,
  Чтоб стать посмешищем народу.
  Сидит; перо в его зубах,
  На ленте анненской табак,
  Повсюду разлиты чернилы,
  Сопит себе Хвостов унылый.
  «Ба! в полночь кто катит ко мне?
  Не брежу, полно ль, я во сне!
  Что сталось с бедной головою!
  Фонвизин! ты ль передо мною?
  Помилуй! ты… конечно, он!»
  — «Я, точно я, меня Плутон
  Из мрачного теней жилища
  С почетным членом адских сил
  Сюда на время отпустил.
  Хвостов! старинный мой дружище!
  Скажи, как время ты ведешь?
  Здорово ль, весело ль живешь?»
  — «Увы! несчастному поэту,—
  Нахмурясь отвечал Хвостов,—
  Давно ни в чем удачи нету.
  Скажу тебе без дальних слов:
  По мне, с парнасского задору
  Хоть удавись — так в ту же пору.
  Что я хорош, в том клясться рад.
  Пишу, пою на всякий лад,
  Хвалили гений мой в газетах,
  В „Аспазии» боготворят.
  А всё последний я в поэтах.
  Меня бранит и стар и млад,
  Читать стихов моих не хочут
  Куда ни сунусь, всюду свист —
  Мне враг последний журналист,
  Мальчишки надо мной хохочут.
  Анастасевич лишь один,
  Мой верный крестник, чтец и сын,
  Своею прозой уверяет,
  Что истукан мой увенчает
  Потомство лавровым венцом.
  Никто не думает о том,
  Но я — поставлю на своем.
  Пускай мой перукмахер снова
  Завьет у бедного Хвостова
  Его поэмой заказной
  Волос остаток уж седой,
  Геройской воружась отвагой,
  И жизнь я кончу над бумагой
  И буду в аде век писать
  И притчи дьяволам читать».
  Денис на то пожал плечами;
  Курьер богов захохотал
  И, над свечой взмахнув крылами,
  Во тьме с Фонвизиным пропал.
  Хвостов не слишком изумился,
  Спокойно свечку засветил —
  Вздохнул, зевнул, перекрестился,
  Свой труд доканчивать пустился,
  Поутру оду смастерил
  И ею город усыпил.

  Меж тем, поклон отдав Хвостову,
  Творец, списавший Простакову,
  Три ночи в мрачных чердаках
  В больших и малых городах
  Пугал российских стиходеев.
  В своем боскете князь Шальной,
  Краса писателей — Морфеев,
  Сидел за книжкой записной,
  Рисуя в ней цветки, кусточки
  И, движа вздохами  листочки,
  Мочил их нежною слезой;
  Когда же призрак столь чудесный
  Очам влюбленного предстал,
  За платье ухватясь любезной,
  О страх! он в обморок упал.
  И ты славяно-росс надутый,
  О Безглагольник пресловутый,
  И ты едва не побледнел,
  Как будто от Шишкова взгляда;
  Из рук упала Петриада,
  И дикий взор оцепенел.
  И ты, попами воскормленный,
  Дьячком псалтири обученный,
  Ужасный критикам старик!
  Ты видел, тени грозный лик,
  Твоя невинная другиня,
  Уже поблекший цвет певиц,
  Вралих Петрополя богиня,
  Пред ним со страха пала ниц,
  И ежемесячный вздыхатель,
  Что в свет бесстыдно издает
  Кокетки старой кабинет,
  Безграмотный школяр-писатель,
  Был строгой тенью посещен;
  Не спас ребенка Купидон:
  Блюститель чести муз усердный
  Его журил немилосердно
  И уши выдрал бедняка;
  Страшна Фонвизина рука!

  «Довольно! нет во мне охоты,—
  Сказал он,— у худых писцов
  Лишь время тратить; от зевоты
  Я снова умереть готов;
  Но где певец Екатерины”»
  — «На берегах поет Невы».
  — «Итак, стигийския долины
  Еще не видел он?» — «Увы!»
  — «Увы? скажи, что значит это?»
  — «Денис! полнощный лавр отцвел,
  Прошла весна, прошло и лето,
  Огонь поэта охладел;
  Ты всё увидишь сам собою;
  Слетим к Певцу под сединой
  На час послушать старика».
  Они летят, и в три мига
  Среди разубранной светлицы
  Увидели певца Фелицы.
  Почтенный старец их узнал.
  Фонвизин тотчас рассказал
  Свои в том мире похожденья.
  «Так ты здесь в виде привиденья?..—
  Сказал Державин,— очень рад:
  Прими мои благословенья…
  Брысь, кошка!.. сядь, усопший брат;
  Какая тихая погода!
  Но, кстати, вот на славу ода,—
  Послушай, братец».— И старик,
  Покашляв, почесав парик,
  Пустился петь свое творенье,
  Статей библейских преложенье;
  То был из гимнов гимн прямой.
  Чета бесплотных в удивленье
  Внимала молча песнопенье,
  Поникнув долу головой:

  «Открылась тайн священных дверь!.
  Из бездн исходит Луцифер,
  Смиренный, но челоперунный.
  Наполеон! Наполеон!
  Париж, и новый Вавилон,
  И кроткий агнец белорунный,
  Превосходясь, как дивий Гог,
  Упал как дух Сатанаила,
  Исчезла демонская сила!..
  Благословен господь наш бог!»…
  «Ого! — насмешник мой воскликнул, —
  Что лучше эдаких стихов?
  В них смысла сам бы не проникнул
  Покойный господин Бобров;
  Что сделалось с тобой, Державин?
  И ты судьбой Невтону равен,
  Ты бог — ты червь, ты свет — ты ночь…
  Пойдем, Меркурий, сердцу больно;
  Пойдем — бешуся я невольно».
  И мигом отлетел он прочь.

  «Какое чудное явленье!» —
  Фонвизин спутнику сказал.
  «Оставь пустое удивленье,—
  Эрмий с усмешкой отвечал.—
  На Пинде славный Ломоносов
  С досадой некогда узрел,
  Что звучной лирой в сонме россов
  Татарин бритый возгремел,
  И гневом Пиндар Холмогора
  И тайной завистью горел.
  Но Феб услышал глас укора,
  Его спокоить захотел,
  И спотыкнулся мой Державин
  Апокалипсис преложить.
  Денис! он вечно будет славен,
  Но, ах, почто так долго жить?»

  «Пора домой,— вещал Эрмию
  Ужасный рифмачам мертвец,—
  Оставим наскоро Россию;
  Бродить устал я наконец».
  Но вдруг близ мельницы стучащей,
  Средь рощи сумрачной, густой,
  На берегу реки шумящей
  Шалаш является простой:
  К калитке узкая дорога;
  В окно склонился древний клен,
  И Фальконетов Купидон
  Грозит с усмешкой у порога.
  «Конечно, здесь живет певец,—
  Сказал, обрадуясь, мертвец,—
  Взойдем!» Взошли и что ж узрели?
  В приятной неге, на постеле
  Певец пенатов молодой
  С венчанной розами главой
  Едва прикрытый одеялом,
  С прелестной Лилою дремал
  И, подрумяненный фиалом,
  В забвенье сладостном шептал.
  Фонвизин смотрит изумленный.
  «Знакомый вид; но кто же он?
  Уж не Парни ли несравненный,
  Иль Клейст? иль сам Анакреон?»
  — «Он стоит их,— сказал Меркурий,—
  Эрата, грации, амуры
  Венчали миртами его
  И Феб цевницею златою
  Почтил любимца своего;
  Но, лени связанный уздою,
  Он только пьет, смеется, спит
  И с Лилой нежится младою,
  Забыв совсем, что он пиит».
  — «Так я же разбужу повесу»,—
  Сказал Фонвивин, рассердясь,
  И в миг отдернул занавесу.
  Певец, услыша вещий глас,
  С досадой весь в пуху проснулся.
  Лениво руки протянул,
  На свет насилу проглянул,
  Потом в сторонку обернулся
  И снова крепким сном заснул.
  Что делать нашему герою ?
  Повеся нос, идти к покою
  И только про себя ворчать.
  Я слышал, будто бы с досады
  Бранил он русских без пощады
  И вот изволил что сказать:
  «Когда Хвостов трудиться станет,
  А Батюшков спокойно спать,
  Наш гений долго не восстанет,
  И дело не пойдет на лад».

  Тень Фон-Визина В раю, за грустным Ахероном

• Во глубине сибирских руд
  Храните гордое терпенье,
  Не пропадет ваш скорбный труд
  И дум высокое стремленье.

  5Несчастью верная сестра,
  Надежда в мрачном подземелье
  Разбудит бодрость и веселье,
  Придет желанная пора:

  Любовь и дружество до вас
  10Дойдут сквозь мрачные затворы,
  Как в ваши каторжные норы
  Доходит мой свободный глас.

  Оковы тяжкие падут,
  Темницы рухнут — и свобода
  15Вас примет радостно у входа,
  И братья меч вам отдадут.

  «В Сибирь» («Во глубине сибирских руд»)

  Александр Пушкин как личную трагедию воспринял события 1825 года, когда после неудавшегося восстания десятки декабристов были сосланы на каторгу в Сибирь. Среди них оказалось много друзей поэта, которые состояли в тайных обществах, однако не желали посвящать Пушкина в свои планы. Объяснялось это просто: будущий классик русской литературы постоянно конфликтовал с властями и к 1925 году успел дважды побывать в ссылке. Но это не умерило его пыла, и Пушкин непременно бы стал участником восстания, если бы заранее знал о том, что оно произойдет.

  Однако судьба распорядилась иначе, и во время декабрьских событий 1825 года поэт находился в Михайловском, где фактически пребывал под домашним арестом. Впоследствии поэт будет вспоминать об этом с сожалением, отмечая, что в душе он поддерживает начинания своих товарищей. Подтверждением этому является стихотворение «Во глубине сибирских руд…», написанное по случаю годовщины восстания декабристов. При жизни поэта оно так и не было опубликовано, однако Пушкину удалось переправить его друзьям в Сибирь и даже получить стихотворный ответ от Одоевского.

  Поэт сильно рисковал, когда уговаривал супругу Муравьева доставить это произведение декабристам. Но он понимал, что его друзья, обесчещенные и униженные, сейчас как никогда нуждаются в моральной поддержке. Именно поэтому Пушкин все же отважился не только написать это стихотворение, но и переправить его товарищам. Обращаясь к ним, поэт подчеркивает: «Не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье». Этой фразой автор предсказывает, что идеи декабристов в будущем все же воплотятся в жизнь, и Россия избавится от монархии.

  Пытаясь утешить своих друзей, многим из которых уже не суждено будет вернуться из Сибири, Пушкин обещает: «Любовь и дружество до вас дойдут сквозь мрачные затворы». Автор убежден, что о подвиге декабристов люди будут помнить и спустя столетия. В то же время поэт выражает надежду, что судьба окажется к героям более благосклонной, чем царское правительство. «Оковы тяжкие падут, темницы рухнут – и свобода вас примет радостно у входа», — отмечает Пушкин. Однако этому предсказанию так и не суждено было сбыться, так как спустя четверть века амнистию получили лишь немногие декабристы, которые смогли дожить до этого момента и вернулись домой глубокими стариками, беспомощными, одинокими, лишенными всех титулов и никому не нужными.

  http://pishi-stihi.ru/vo-glubine-sibirskih-rud-pushkin.html

  анализ

• В сиянье, в радостном покое,
  У трона вечного творца,
  С улыбкой он глядит в изгнание земное,
  Благословляет мать и молит за отца.

  «В сиянии и в радостном покое» «[[Эпитафия младенцу <кн. Н. С. Волконскому>]]»

• В стране, где я забыл тревоги прежних лет,
  Где прах Овидиев пустынный мой сосед,
  Где слава для меня предмет заботы малой,
  Тебя недостает душе моей усталой.
  Врагу стеснительных условий и оков,
  Не трудно было мне отвыкнуть от пиров,
  Где праздный ум блестит, тогда как сердце дремлет,
  И правду пылкую приличий хлад объемлет.
  Оставя шумный круг безумцев молодых,
  В изгнании моем я не жалел об них,
  Вздохнув, оставил я другие заблужденья,
  Врагов моих предал проклятию забвенья,
  И, сети разорвав, где бился я в плену,
  Для сердца новую вкушаю тишину.
  В уединении мой своенравный гений
  Познал и тихий труд и жажду размышлений
  Владею днем моим; с порядком дружен ум;
  Учусь удерживать вниманье долгих дум,
  Ищу вознаградить в объятиях свободы
  Мятежной младостью утраченные годы
  И в просвещении стать с веком наравне.
  Богини мира, вновь явились музы мне.
  И независимым досугам улыбнулись,
  Цевницы брошенной уста мои коснулись.

  Но Дружбы нет со мной. Печальный вижу я
  Лазурь чужих небес, полдневные края;
  Ни музы, ни труды, ни радости досуга –
  Ничто не заменит единственного друга.
  Ты был целителем моих душевных сил;
  О неизменный друг, тебе я посвятил
  И краткий век, уже испытанный Судьбою,
  И чувства – может быть спасенные тобою!
  Ты сердце знал мое во цвете юных дней;
  Ты видел, как потом в волнении страстей
  Я тайно изнывал, страдалец утомленный;
  В минуту гибели над бездной потаенной
  Ты поддержал меня недремлющей рукой;
  Ты другу заменил надежду и покой;
  Во глубину души вникая строгим взором,
  Ты оживлял ее советом иль укором;
  Твой жар воспламенял к высокому любовь;
  Терпенье смелое во мне рождалось вновь;
  Уж голос клеветы не мог меня обидеть,
  Умел я презирать, умея ненавидеть.
  Что нужды было мне в торжественном суде
  Холопа знатного, невежды <при> звезде,
  Или философа, который в прежни лета
  Развратом изумил четыре части света,
  Но просветив себя, загладил свой позор:
  Отвыкнул от вина и стал картежный вор?
  Оратор Лужников, никем не замечаем,
  Мне мало досаждал своим безвредным лаем.
  Мне ль было сетовать о толках шалунов,
  О лепетаньи дам, зоилов и глупцов
  И сплетней разбирать игривую затею,
  Когда гордиться мог я дружбою твоею?
  Благодарю богов: прошел я мрачный путь;
  Печали ранние мою теснили грудь;
  К печалям я привык, расчелся я с Судьбою
  И жизнь перенесу стоической душою.

  Одно желание: останься ты со мной!
  Небес я не томил молитвою другой.
  О скоро ли, мой друг, настанет срок разлуки?
  Когда соединим слова любви и руки?
  Когда услышу я сердечный твой привет?…
  Как обниму тебя! Увижу кабинет,
  Где ты всегда мудрец, а иногда мечтатель
  И ветреной толпы бесстрастный наблюдатель.
  Приду, приду я вновь, мой милый домосед,
  С тобою вспоминать беседы прежних лет,
  Младые вечера, пророческие споры,
  Знакомых мертвецов живые разговоры;
  Поспорим, перечтем, посудим, побраним,
  Вольнолюбивые надежды оживим,
  И счастлив буду я; но только, ради бога,
  Гони ты Шепинга от нашего порога.

  «В стране, где я забыл тревоги прежних лет» «Чедаеву»

• Что смолкнул веселия глас?
  Раздайтесь, вакхальны припевы!
  Да здравствуют нежные девы
  И юные жены, любившие нас!
  Полнее стакан наливайте!
  На звонкое дно
  В густое вино
  Заветные кольца бросайте!
  Подымем стаканы, содвинем их разом!
  Да здравствуют музы, да здравствует разум!
  Ты, солнце святое, гори!
  Как эта лампада бледнеет
  Пред ясным восходом зари,
  Так ложная мудрость мерцает и тлеет
  Пред солнцем бессмертным ума.
  Да здравствует солнце, да скроется тьма!

  «Вакхическая песня» («Что смолкнул веселия глас»)

  Не секрет, что Александр Пушкин любил шумные компании и нередко устраивал самые настоящие пиры, на которые приглашались друзья-лицеисты. Именно фракийскому богу Вакху, который покровительствует виноделию, поэт посвятил огромное количество своих произведений. Однако посиделки за бокалом хорошего вина для Пушкина являются не только приятным времяпровождением. Это – особый ритуал, который призван сплотить дружбу, дать пищу для разума и помочь обрести вдохновение.

  В 1825 году, находясь в родовом поместье Михайловское, Пушкин пишет стихотворение «Вакхическая песня», которое наполнено оптимизмом и надеждой на светлое будущее. Стоит отметить, что поэт переживает не самые простые времена. Он фактически сослан в глухомань, и находится под негласным присмотром собственного отца. Поэтому о гостях и пирах попросту не может быть и речь. Но именно теплой дружеской компании в этот момент и не хватает 26-летнему поэту, который с ностальгией восклицает: «Раздайтесь, вакхальны припевы!».

  Автор понимает, что его пребывание в Михайловском не будет вечным, и настанет тот день, когда он сможет увидеться с друзьями-лицеистами. Некоторые из них все же тайком навещают Пушкина, и в такие дни поэт чувствует себя самым счастливым человеком. Тем не менее, он мечтает о настоящем празднике и, обращаясь к своим друзьям, призывает их полнее наливать стаканы. «Подымем стаканы, содвинем их разом!», — мечтает Пушкин, вспоминая о своей беззаботной и безмятежной юности. Поэт верит в то, что лучшие годы жизни не остались в прошлом, и впереди его ждет множество удивительных открытий.

  Несмотря на довольно легкое и праздничное отношение к жизни, в душе Пушкин все же является философом. Поэтому сам по себе процесс пития его не увлекает. Расхожая фраза о том, что истину стоит искать в вине, не является для поэта пустым звуком. Ведь самые дерзкие идеи и самые лучшие стихи рождаются у Пушкина именно во время застолий, и его жизненный девиз сформулирован в строчке: «Да здравствуют музы, да здравствует разум!».

  Для кого-то пир с друзьями является развлечением. Поэт же видит в подобном времяпровождении высший смысл. Ведь именно во время таких встреч «ложная мудрость мерцает и тлеет пред солнцем бессмертным ума». И подобных праздников души и сердца Пушкину, который вынужден вести уединенный образ жизни человека, отвергнутого обществом, в этот момент особенно недостает. Конечно же, в таких встречах важны все составляющие – и «густое вино», в которое, согласно традиции, друзья бросали кольца, полученные от прекрасных дам, и разговоры на темы любви и дружбы, и поэтические импровизации. Поэтому Пушкин выражает надежду, что очень скоро все вернется на круги своя, и подобные пиры вновь станут неотъемлемой частью его жизни. Пока же он вынужден довольствоваться воспоминаниями и наиболее счастливых годах, когда он мог часто встречаться с друзьями, читать им стихи и поднимать тосты за «юных жен, любивших нас».

  Однако не только о пирах мечтает поэт. Последняя строчка в стихотворении недвусмысленно указывает на то, что Пушкин хочет изменить этот мир. «Да здравствует солнце, да скроется тьма!», — озвучивает поэт свое желание, вкладывая в эту фразу довольно глубокий смысл. Автор мечтает о том, чтобы Россия избавилась от самодержавия, хотя не рискует открыто говорить об этом. Поэт еще не знает, что многие его друзья участвуют в заговоре и скоро прославятся на весь мир, как декабристы. Но он чувствует, что страна находится на пороге серьезных перемен, и приветствует их, считая, что разрушение прежних устоев общества неизбежно.

  http://pishi-stihi.ru/vakhicheskaya-pesnya-pushkin.html

  анализ

• Вдали ты зришь утес уединенный;
  Пещеры в нем изрылась глубина;
  Темнеет вход, кустами окруженный,
  Вблизи шумит и пенится волна.
  Вечор, когда туманилась луна,
  Здесь милого Эвлега призывала;
  Здесь тихий глас горам передавала
  Во тьме ночной печальна и одна:
  «Приди, Одульф, уж роща побледнела.
  На дикой мох Одульфа ждать я села,
  Пылает грудь, за вздохом вздох летит.
  О! сладко жить, мой друг, душа с душою.
  Приди, Одульф, забудусь я с тобою,
  И поцелуй любовью возгорит.
  Беги, Осгар, твои мне страшны взоры,
  Твой грозен вид, и хладны разговоры.
  Оставь меня, не мною торжествуй!
  Уже другой в ночи со мною дремлет,
  Уж на заре другой меня объемлет,
  И сладостен его мне поцелуй.
  Что ж медлит он свершить мои надежды?
  Для милого я сбросила одежды!
  Завистливый покров у ног лежит.

  Но чу!… идут — так! это друг мой нежный.
  Уж начались восторги страсти нежной,
  И поцелуй любовью возгорит».
  Идет Одульф; во взорах — упоенье,
  В груди — любовь, и прочь бежит печаль;
  Но близ его во тьме сверкнула сталь,
  И вздрогнул он — родилось подозренье:
  «Кто ты? — спросил, — почто ты здесь? Вещай,
  Ответствуй мне, о сын угрюмой ночи!»
  «Бессильный враг! Осгара убегай!
  В пустынной тьме что ищут робки очи?
  Страшись меня, я страстью воспален:
  В пещере здесь Эвлега ждет Осгара!»
  Булатный меч в минуту обнажен,
  Огонь летит струями от удара…
  Услышала Эвлега стук мечей
  И бросила со страхом хлад пещерный.
  «Приди узреть предмет любви твоей! —
  Вскричал Одульф подруге нежной, верной. —
  Изменница! ты здесь его зовешь?
  Во тьме ночной вас услаждает нега,
  Но дерзкого в Валгалле ты найдешь!»
  Он поднял меч… и с трепетом Эвлега
  Падет на дерн, как клок летучий снега,
  Мятелицей отторженный со скал!
  Друг на друга соперники стремятся,
  Кровавый ток по камням побежал:
  В кустарники с отчаяньем катятся.
  Последний глас Эвлегу призывал,
  И смерти хлад их ярость оковал.

  «Вдали ты зришь утес уединенный» (Эвлега)

• Видение короля

  Король ходит большими шагами
  Взад и вперед по палатам;
  Люди спят — королю лишь не спится:
  Короля султан осаждает,
  Голову отсечь ему грозится
  И в Стамбул отослать ее хочет.
  И     Часто он подходит к окошку;
  Не услышит ли какого шума?
  Слышит, воет ночная птица,
  Она чует беду неминучу,
  Скоро ей искать новой кровли
  Для своих птенцов горемычных.

  Не сова воет в Ключе-граде,
  Не луна Ключ-город озаряет,
  В церкви божией гремят барабаны,
  Вся свечами озарена церковь.

  Но никто барабанов не слышит,
  Никто света в церкви божией не видит,
  Лишь король то слышал и видел;
  Из палат своих он выходит
  И идет один в божию церковь.

  Стал на паперти, дверь отворяет…
  Ужасом в нем замерло сердце,
  Но великую творит он молитву
  И спокойно в церковь божию входит.
  Тут он видит чудное виденье:
  На помосте валяются трупы,
  Между ими хлещет кровь ручьями,
  Как потоки осени дождливой.
  Он идет, шагая через трупы,
  Кровь по щиколку ему досягает…

  Горе! в церкви турки и татары
  И предатели, враги богумилы.
  На амвоне сам султан безбожный,
  Держит он наголо саблю,
  Кровь по сабле свежая струится
  С вострия до самой рукояти.

  Короля незапный обнял холод:
  Тут же видит он отца и брата.
  Пред султаном старик бедный справа,
  Униженно стоя на коленах,
  Подает ему свою корону;
  Слева, также стоя на коленах,
  Его сын, Радиво— окаянный,
  Бусурманскою чалмою покрытый
  (С тою самою веревкою, которой
  Удавил он несчастного старца),
  Край полы у султана целует,
  Как холоп, наказанный фалангой.

  И султан безбожный, усмехаясь,
  Взял корону, растоптал ногами
  И промолвил потом Радивою:
  «Будь над Боснией моей ты властелином,
  Для гяур-христиан беглербеем».
  И отступник бил челом султану,
  Трижды пол окровавленный целуя.

  И султан прислужников кликнул
  И сказал: «Дать кафтан Радивою! 6
  Не бархатный кафтан, не парчовый,
  А содрать на кафтан Радивоя
  Кожу с брата его родногь».
  Бусурмане на короля наскочили,
  Донага всего его раздели,
  Атаганом ему кожу вспороли,
  Стали драть руками и зубами,
  Обнажили мясо и жилы.
  И до самых костей ободрали
  И одели кожею Радивоя.

  Громко мученик господу взмолился:
  «Прав ты, боже, меня наказуя!
  Плоть мою предай на растерзанье,
  Лишь помилуй мне душу, Иисусе!»

  При сем имени церковь задрожала,
  Всё внезапно утихнуло, померкло,—
  Всё исчезло — будто не бывало.

  И король ощупью в потемках
  Кое-как до двери добрался
  И с молитвою на улицу вышел.

  Было тихо. С высокого неба
  Город белый луна озаряла.
  Вдруг взвилась из-за города бомба,
  И пошли бусурмане на приступ.

  «Видение короля» («Король ходит большими шагами»)

• …Вновь я посетил
  Тот уголок земли, где я провел
  Изгнанником два года незаметных.
  Уж десять лет ушло с тех пор — и много
  Переменилось в жизни для меня,
  И сам, покорный общему закону,
  Переменился я — но здесь опять
  Минувшее меня объемлет живо,
  И, кажется, вечор еще бродил
  Я в этих рощах.
  Вот опальный домик,
  Где жил я с бедной нянею моей.
  Уже старушки нет — уж за стеною
  Не слышу я шагов ее тяжелых,
  Ни кропотливого ее дозора.

  Вот холм лесистый, над которым часто
  Я сиживал недвижим — и глядел
  На озеро, воспоминая с грустью
  Иные берега, иные волны…
  Меж нив златых и пажитей зеленых
  Оно, синея, стелется широко;
  Через его неведомые воды
  Плывет рыбак и тянет за собой
  Убогий невод. По брегам отлогим
  Рассеяны деревни — там за ними

  Скривилась мельница, насилу крылья
  Ворочая при ветре…
  На границе
  Владений дедовских, на месте том,
  Где в гору подымается дорога,
  Изрытая дождями, три сосны
  Стоят — одна поодаль, две другие
  Друг к дружке близко, — здесь, когда их мимо
  Я проезжал верхом при свете лунном,
  Знакомым шумом шорох их вершин
  Меня приветствовал. По той дороге
  Теперь поехал я и пред собою
  Увидел их опять. Они всё те же,
  Все тот же их, знакомый уху шорох —
  Но около корней их устарелых
  (Где некогда все было пусто, голо)
  Теперь младая роща разрослась,
  Зеленая семья; кусты теснятся
  Под сенью их как дети. А вдали
  Стоит один угрюмый их товарищ,
  Как старый холостяк, и вкруг него
  По-прежнему все пусто.
  Здравствуй, племя
  Младое, незнакомое! не я
  Увижу твой могучий поздний возраст,
  Когда перерастешь моих знакомцев
  И старую главу их заслонишь
  От глаз прохожего. Но пусть мой внук
  Услышит ваш приветный шум, когда,
  С приятельской беседы возвращаясь,
  Веселых и приятных мыслей полон,
  Пройдет он мимо вас во мраке ночи
  И обо мне вспомянет.

  «…Вновь я посетил»

• Война! Подъяты наконец,
  Шумят знамены бранной чести!
  Увижу кровь, увижу праздник мести;
  Засвищет вкруг меня губительный свинец.

  И сколько сильных впечатлений
  Для жаждущей души моей!
  Стремленье бурных ополчений,
  Тревоги стана, звук мечей,

  И в роковом огне сражений
  Паденье ратных и вождей!
  Предметы гордых песнопений
  Разбудят мой уснувший гений! —

  Всё ново будет мне: простая сень шатра,
  Огни врагов, их чуждое взыванье,
  Вечерний барабан, гром пушки, визг ядра
  И смерти грозной ожиданье.

  Родишься ль ты во мне, слепая славы страсть,
  Ты, жажда гибели, свирепый жар героев?
  Венок ли мне двойной достанется на часть,
  Кончину ль темную судил мне жребий боев?

  И всё умрет со мной: надежды юных дней,
  Священный сердца жар, к высокому стремленье,
  Воспоминание и брата и друзей,
  И мыслей творческих напрасное волненье,

  И ты, и ты, любовь!… Ужель ни бранный шум,
  Ни ратные труды, ни ропот гордой Славы,
  Ничто не заглушит моих привычных дум?
  Я таю, жертва злой отравы:

  Покой бежит меня, нет власти над собой,
  И тягостная лень душою овладела…
  Что ж медлит ужас боевой?
  Что ж битва первая еще не закипела?

  «Война» («Война!.. Подъяты наконец»)
• <«Возражение критикам «Полтавы» >
• <«Возражение на статьи Кюхельбекера в «Мнемозине» >
• <«Возражение на статью А. Бестужева «Взгляд на русскую словесность в и в начале годов» >

• Среди рассеянной Москвы,
  При толках виста и бостона,
  При бальном лепете молвы
  Ты любишь игры Аполлона.
  Царица муз и красоты,
  Рукою нежной держишь ты
  Волшебный скипетр вдохновений,
  И над задумчивым челом,
  Двойным увенчанным венком,
  И вьется и пылает гений.
  Певца, плененного тобой,
  Не отвергай смиренной дани,
  Внемли с улыбкой голос мой,
  Как мимоездом Каталани
  Цыганке внемлет кочевой.

  «Княгине З. А. Волконской» («Среди рассеянной Москвы»)
• «Вольтер»

• Ворон к ворону летит,
  Ворон ворону кричит:
  Ворон! где б нам отобедать?
  Как бы нам о том проведать?

  Ворон ворону в ответ:
  Знаю, будет нам обед;
  В чистом поле под ракитой
  Богатырь лежит убитый.

  Кем убит и отчего,
  Знает сокол лишь его,
  Да кобылка вороная,
  Да хозяйка молодая.

  Сокол в рощу улетел,
  На кобылку недруг сел,
  А хозяйка ждет мило́го
  Не убитого, живого.

  «Ворон к ворону летит»

• Навис покров угрюмой нощи
  На своде дремлющих небес;
  В безмолвной тишине почили дол и рощи,
  В седом тумане дальний лес;
  Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,
  Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,
  И тихая луна, как лебедь величавый,
  Плывет в сребристых облаках.

  С холмов кремнистых водопады
  Стекают бисерной рекой,
  Там в тихом озере плескаются наяды
  Его ленивою волной;
  А там в безмолвии огромные чертоги,
  На своды опершись, несутся к облакам.
  Не здесь ли мирны дни вели земные боги?
  Не се ль Минервы росской храм?

  Не се ль Элизиум полнощный,
  Прекрасный Царскосельский сад,
  Где, льва сразив, почил орел России мощный
  На лоне мира и отрад?
  Промчались навсегда те времена златые,
  Когда под скипетром великия жены
  Венчалась славою счастливая Россия,
  Цветя под кровом тишины!

  Здесь каждый шаг в душе рождает
  Воспоминанья прежних лет;
  Воззрев вокруг себя, со вздохом росс вещает:
  «Исчезло все, великой нет!»
  И, в думу углублен, над злачными брегами
  Сидит в безмолвии, склоняя ветрам слух.
  Протекшие лета мелькают пред очами,
  И в тихом восхищенье дух.

  Он видит: окружен волнами,
  Над твердой, мшистою скалой
  Вознесся памятник. Ширяяся крылами,
  Над ним сидит орел младой.
  И цепи тяжкие и стрелы громовые
  Вкруг грозного столпа трикратно обвились;
  Кругом подножия, шумя, валы седые
  В блестящей пене улеглись.

  В тени густой угрюмых сосен
  Воздвигся памятник простой.
  О, сколь он для тебя, кагульский брег, поносен!
  И славен родине драгой!
  Бессмертны вы вовек, о росски исполины,
  В боях воспитанны средь бранных непогод!
  О вас, сподвижники, друзья Екатерины,
  Пройдет молва из рода в род.

  О, громкий век военных споров,
  Свидетель славы россиян!
  Ты видел, как Орлов, Румянцев и Суворов,
  Потомки грозные славян,
  Перуном Зевсовым победу похищали;
  Их смелым подвигам страшась, дивился мир;
  Державин и Петров героям песнь бряцали
  Струнами громозвучных лир.

  И ты промчался, незабвенный!
  И вскоре новый век узрел
  И брани новые, и ужасы военны;
  Страдать — есть смертного удел.

  Блеснул кровавый меч в неукротимой длани
  Коварством, дерзостью венчанного царя;
  Восстал вселенной бич — и вскоре новой брани
  Зарделась грозная заря.

  И быстрым понеслись потоком
  Враги на русские поля.
  Пред ними мрачна степь лежит во сне глубоком,
  Дымится кровию земля;
  И селы мирные, и грады в мгле пылают,
  И небо заревом оделося вокруг,
  Леса дремучие бегущих укрывают,
  И праздный в поле ржавит плуг.

  Идут — их силе нет препоны,
  Все рушат, все свергают в прах,
  И тени бледные погибших чад Беллоны,,
  В воздушных съединясь полках,
  В могилу мрачную нисходят непрестанно
  Иль бродят по лесам в безмолвии ночи…
  Но клики раздались!.. идут в дали туманной! —
  Звучат кольчуги и мечи!..

  Страшись, о рать иноплеменных!
  России двинулись сыны;
  Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных<,>
  Сердца их мщеньем зажжены.
  Вострепещи, тиран! уж близок час паденья!
  Ты в каждом ратнике узришь богатыря,
  Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья
  За Русь, за святость алтаря.

  Ретивы кони бранью пышут,
  Усеян ратниками дол,
  За строем строй течет, все местью, славой дышат,
  Восторг во грудь их перешел.
  Летят на грозный пир; мечам добычи ищут,
  И се — пылает брань; на холмах гром гремит,
  В сгущенном воздухе с мечами стрелы свищут,
  И брызжет кровь на щит.

  Сразились. Русский — победитель!
  И вспять бежит надменный галл;
  Но сильного в боях небесный вседержитель
  Лучом последним увенчал,
  Не здесь его сразил воитель поседелый;
  О бородинские кровавые поля!
  Не вы неистовству и гордости пределы!
  Увы! на башнях галл кремля!

  Края Москвы, края родные,
  Где на заре цветущих лет
  Часы беспечности я тратил золотые,
  Не зная горести и бед,
  И вы их видели, врагов моей отчизны!
  И вас багрила кровь и пламень пожирал!
  И в жертву не принес я мщенья вам и жизни;
  Вотще лишь гневом дух пылал!..

  Где ты, краса Москвы стоглавой,
  Родимой прелесть стороны?
  Где прежде взору град являлся величавый,
  Развалины теперь одни;
  Москва, сколь русскому твой зрак унылый страшен!
  Исчезли здания вельможей и царей,
  Все пламень истребил. Венцы затмились башен,
  Чертоги пали богачей.

  И там, где роскошь обитала
  В сенистых рощах и садах,
  Где мирт благоухал и липа трепетала,
  Там ныне угли, пепел, прах.
  В часы безмолвные прекрасной, летней ночи
  Веселье шумное туда не полетит,
  Не блещут уж в огнях брега и светлы рощи:
  Все мертво, все молчит.

  Утешься, мать градов России,
  Воззри на гибель пришлеца.
  Отяготела днесь на их надменны выи
  Десница мстящая творца.

  Взгляни: они бегут, озреться не дерзают,
  Их кровь не престает в снегах реками течь;
  Бегут — и в тьме ночной их глад и смерть сретают,
  А с тыла гонит русский меч.

  О вы, которых трепетали
  Европы сильны племена,
  О галлы хищные! и вы в могилы пали.
  О страх! о грозны времена!
  Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны,
  Презревший правды глас, и веру, и закон,
  В гордыне возмечтав мечом низвергнуть троны?
  Исчез, как утром страшный сон!

  В Париже росс! — где факел мщенья?
  Поникни, Галлия, главой.
  Но что я вижу? Росс с улыбкой примиренья
  Грядет с оливою златой.
  Еще военный гром грохочет в отдаленье,
  Москва в унынии, как степь в полнощной мгле,
  А он — несет врагу не гибель, но спасенье
  И благотворный мир земле.

  О скальд России вдохновенный,
  Воспевший ратных грозный строй,
  В кругу товарищей, с душой воспламененной,
  Греми на арфе золотой!
  Да снова стройный глас героям в честь прольется,
  И струны гордые посыплют огнь в сердца,
  И ратник молодой вскипит и содрогнется
  При звуках бранного певца.

  «Воспоминания в Царском Селе»

• Восстань, о Греция, восстань.
  Недаром напрягала силы,
  Недаром потрясала брань
  Олимп и Пинд и Фермопилы.

  Под сенью ветхой их вершин
  Свобода юная возникла,
  На гробах ?Перикла,
  На ?мраморных Афин.

  Страна героев и богов
  Расторгла рабские вериги
  При пеньи пламенных стихов
  Тиртея, Байрона и Риги.

  «Восстань, о Греция, восстань»

• Всё в таинственном молчаньи;
  Холм оделся темнотой;
  Ходит в облачном сияньи
  Полумесяц молодой.
  Вижу: лира над могилой
  Дремлет в сладкой тишине;
  Лишь порою звон унылый,
  Будто лени голос милый,
  В мертвой слышится струне.
  Вижу: горлица на лире,
  В розах кубок и венец…
  Други, здесь почиет в мире
  Сладострастия мудрец.
  Посмотрите: на порфире
  Оживил его резец!
  Здесь он в зеркало глядится,
  Говоря: «Я сед и стар,
  Жизнью дайте ж насладиться;
  Жизнь, увы, не вечный дар!»
  Здесь, подняв на лиру длани
  И нахмуря важно бровь,
  Хочет петь он бога брани,
  Но поет одну любовь.
  Здесь готовится природе
  Долг последний заплатить:
  Старец пляшет в хороводе,

  Жажду просит утолить.
  Вкруг любовника седого
  Девы скачут и поют;
  Он у времени скупого
  Крадет несколько минут.
  Вот и музы, и хариты
  В гроб любимца увели;
  Плющем, розами увиты,
  Игры вслед за ним пошли…
  Он исчез, как наслажденье,
  Как веселый сон любви.
  Смертный, век твой привиденье:
  Счастье резвое лови;
  Наслаждайся, наслаждайся;
  Чаще кубок наливай;
  Страстью пылкой утомляйся,
  И за чашей отдыхай!

  «Все в таинственном молчаньи» см. «Гроб Анакреона»

• ПОСВЯЩЕНО Н. Н. РАЕВСКОМУ.

  A insi, triste et captif, ma lyre toutefois
  S’éveillait… <См. перевод>

  Меж тем, как изумленный мир
  На урну Байрона взирает,
  И хору европейских лир
  Близ Данте тень его внимает,
  Зовет меня другая тень,
  Давно без песен, без рыданий
  С кровавой плахи в дни страданий
  Сошедшая в могильну сень.
  Певцу любви, дубрав и мира
  Несу надгробные цветы.
  Звучит незнаемая лира,
  Пою. Мне внемлет он и ты.
  Подъялась вновь усталая секира
  И жертву новую зовет.
  Певец готов; задумчивая лира
  В последний раз ему поет.1
  Заутра казнь, привычный пир народу;
  Но лира юного певца
  О чем поет? Поет она свободу:
  Не изменилась до конца!
  „Приветствую тебя, мое светило!
  Я славил твой небесный лик,
  Когда он искрою возник,
  Когда ты в буре восходило.
  Я славил твой священный гром,
  Когда он разметал позорную твердыню
  И власти древнюю гордыню
  Развеял пеплом и стыдом;
  Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу,
  Я слышал братский их обет,
  Великодушную присягу
  И самовластию бестрепетный ответ.
  Я зрел, как их могущи волны
  Всё ниспровергли, увлекли,
  И пламенный трибун предрек, восторга полный,
  Перерождение земли.
  Уже сиял твой мудрый гений,
  Уже в бессмертный Пантеон
  Святых изгнанников входили славны тени,
  От пелены предрассуждений
  Разоблачался ветхий трон;
  Оковы падали. Закон,
  На вольность опершись, провозгласил равенство,
  И мы воскликнули: Блаженство!
  О горе! о безумный сон!
  Где вольность и закон? Над нами
  Единый властвует топор.
  Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
  Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
  Но ты, священная свобода,
  Богиня чистая, нет,— не виновна ты,
  В порывах буйной слепоты,
  В презренном бешенстве народа,
  Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд
  Завешен пеленой кровавой:
  Но ты придешь опять со мщением и славой, —
  И вновь твои враги падут;
  Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,
  Всё ищет вновь упиться им;
  Как будто Вакхом разъяренный,
  Он бродит, жаждою томим;
  Так — он найдет тебя. Под сению равенства
  В объятиях твоих он сладко отдохнет;
  Так буря мрачная минет!
  Но я не узрю вас, дни славы, дни блаженства:
  Я плахе обречен. Последние часы
  Влачу. Заутра казнь. Торжественной рукою
  Палач мою главу подымет за власы
  Над равнодушною толпою.
  Простите, о друзья! Мой бесприютный прах
  Не будет почивать в саду, где провождали
  Мы дни беспечные в науках и в пирах
  И место наших урн заране назначали.
  Но, други, если обо мне
  Священно вам воспоминанье,
  Исполните мое последнее желанье:
  Оплачьте, милые, мой жребий в тишине;
  Страшитесь возбудить слезами подозренье;
  В наш век, вы знаете, и слезы преступленье:
  О брате сожалеть не смеет ныне брат.
  Еще ж одна мольба: вы слушали стократ
  Стихи, летучих дум небрежные созданья,
  Разнообразные, заветные преданья
  Всей младости моей. Надежды и мечты,
  И слезы, и любовь, друзья, сии листы
  Всю жизнь мою хранят. У Авеля, у Фанни, 2
  Молю, найдите их; невинной музы дани
  Сберите. Строгий свет, надменная молва
  Не будут ведать их. Увы, моя глава
  Безвременно падет: мой недозрелый гений
  Для славы не свершил возвышенных творений;
  Я скоро весь умру. Но, тень мою любя,
  Храните рукопись, о други, для себя!
  Когда гроза пройдет, толпою суеверной
  Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный,
  И, долго слушая, скажите: это он;
  Вот речь его. А я, забыв могильный сон,
  Взойду невидимо и сяду между вами,
  И сам заслушаюсь, и вашими слезами
  Упьюсь… и, может быть, утешен буду я
  Любовью; может быть, и Узница моя,3
  Уныла и бледна, стихам любви внимая…“
  Но, песни нежные мгновенно прерывая,
  Младой певец поник задумчивой главой.
  Пора весны его с любовию, тоской
  Промчалась перед ним. Красавиц томны очи
  И песни, и пиры, и пламенные ночи,
  Всё вместе ожило; и сердце понеслось
  Далече… и стихов журчанье излилось:
  „Куда, куда завлек меня враждебный гений?
  Рожденный для любви, для мирных искушений,
  Зачем я покидал безвестной жизни тень,
  Свободу и друзей, и сладостную лень?
  Судьба лелеяла мою златую младость;
  Беспечною рукой меня венчала радость,
  И муза чистая делила мой досуг.
  На шумных вечерах друзей любимый друг,
  Я сладко оглашал и смехом, и стихами
  Сень, охраненную домашними богами.
  Когда ж, вакхической тревогой утомясь
  И новым пламенем незапно воспалясь,
  Я утром наконец являлся к милой деве
  И находил ее в смятении и гневе;
  Когда, с угрозами, и слезы на глазах,
  Мой проклиная век, утраченный в пирах,
  Она меня гнала, бранила и прощала:
  Как сладко жизнь моя лилась и утекала!
  Зачем от жизни сей, ленивой и простой,
  Я кинулся туда, где ужас роковой,
  Где страсти дикие, где буйные невежды,
  И злоба, и корысть! Куда, мои надежды,
  Вы завлекли меня! Что делать было мне,
  Мне, верному любви, стихам и тишине,
  На низком поприще с презренными бойцами!
  Мне ль было управлять строптивыми конями
  И круто напрягать бессильные бразды?
  И что ж оставлю я? Забытые следы
  Безумной ревности и дерзости ничтожной.
  Погибни, голос мой, и ты, о призрак ложный,
  Ты, слово, звук пустой…
  О, нет!
  Умолкни, ропот малодушный!
  Гордись и радуйся, поэт:
  Ты не поник главой послушной
  Перед позором наших лет;
  Ты презрел мощного злодея;
  Твой светоч, грозно пламенея,
  Жестоким блеском озарил
  Совет правителей бесславных;4
  Твой бич настигнул их, казнил
  Сих палачей самодержавных;
  Твой стих свистал по их главам;
  Ты звал на них, ты славил Немезиду;
  Ты пел Маратовым жрецам
  Кинжал и деву-эвмениду!
  Когда святой старик от плахи отрывал
  Венчанную главу рукой оцепенелой,
  Ты смело им обоим руку дал,
  И перед вами трепетал
  Ареопаг остервенелый.
  Гордись, гордись, певец; а ты, свирепый зверь,
  Моей главой играй теперь:
  Она в твоих когтях. Но слушай, знай, безбожный:
  Мой крик, мой ярый смех преследует тебя!
  Пей нашу кровь, живи, губя:
  Ты всё пигмей, пигмей ничтожный.
  И час придет… и он уж недалек:
  Падешь, тиран! Негодованье
  Воспрянет наконец. Отечества рыданье
  Разбудит утомленный рок.
  Теперь иду… пора… но ты ступай за мною;
  Я жду тебя“.
  Так пел восторженный поэт.
  И всё покоилось. Лампады тихий свет
  Бледнел пред утренней зарею,
  И утро веяло в темницу. И поэт
  К решотке поднял важны взоры…
  Вдруг шум. Пришли, зовут. Они! Надежды нет!
  Звучат ключи, замки, запоры.
  Зовут… Постой, постой; день только, день один:
  И казней нет, и всем свобода,
  И жив великий гражданин
  Среди великого народа.
  Не слышат. Шествие безмолвно. Ждет палач.
  Но дружба смертный путь поэта очарует.6
  Вот плаха. Он взошел. Он славу именует…
  Плачь, муза, плачь!..

  Меж тем, как изумленный мир

• «Гавриилиада», поэма
• «Герой» («Да, слава в прихотях вольна»)
• «Кн. Голицыной, посылая ей оду «Вольность»» («Простой воспитанник природы»)
• «Город пышный, город бедный»
• «Граф Нулин», поэма

• «Да, слава в прихотях вольна» см. «Герой»
• «Дар напрасный, дар случайный»
• «Два чувства дивно близки нам»
• «Делия» («Ты ль предо мною»)

• Приветствую тебя, пустынный уголок,
  Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
  Где льется дней моих невидимый поток
  На лоне счастья и забвенья.
  Я твой — я променял порочный двор Цирцей,
  Роскошные пиры, забавы, заблужденья
  На мирный шум дубров, на тишину полей,
  На праздность вольную, подругу размышленья.

  Я твой — люблю сей темный сад
  С его прохладой и цветами,
  Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
  Где светлые ручьи в кустарниках шумят.
  Везде передо мной подвижные картины:
  Здесь вижу двух озер лазурные равнины,
  Где парус рыбаря белеет иногда,
  За ними ряд холмов и нивы полосаты,
  Вдали рассыпанные хаты,
  На влажных берегах бродящие стада,
  Овины дымные и мельницы крилаты;
  Везде следы довольства и труда…

  Я здесь, от суетных оков освобожденный,
  Учуся в истине блаженство находить,
  Свободною душой закон боготворить,
  Роптанью не внимать толпы непросвещенной,
  Участьем отвечать застенчивой мольбе
  И не завидывать судьбе
  Злодея иль глупца — в величии неправом.

  Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!
  В уединеньи величавом
  Слышнее ваш отрадный глас.
  Он гонит лени сон угрюмый,
  К трудам рождает жар во мне,
  И ваши творческие думы
  В душевной зреют глубине.

  Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
  Среди цветущих нив и гор
  Друг человечества печально замечает
  Везде невежества убийственный позор.
  Не видя слез, не внемля стона,
  На пагубу людей избранное судьбой,
  Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
  Присвоило себе насильственной лозой
  И труд, и собственность, и время земледельца.
  Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
  Здесь рабство тощее влачится по браздам
  Неумолимого владельца.
  Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
  Надежд и склонностей в душе питать не смея,
  Здесь девы юные цветут
  Для прихоти бесчувственной злодея.
  Опора милая стареющих отцов,
  Младые сыновья, товарищи трудов,
  Из хижины родной идут собой умножить
  Дворовые толпы измученных рабов.
  О, если б голос мой умел сердца тревожить!
  Почто в груди моей горит бесплодный жар
  И не дан мне судьбой витийства грозный дар?
  Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
  И рабство, падшее по манию царя,
  И над отечеством свободы просвещенной
  Взойдет ли наконец прекрасная заря?

  «Деревня» («Приветствую тебя, пустынный уголок»)

  В 1819 году 20-летний Пушкин приехал ненадолго их Санкт-Петербурга в свое родовое поместье Михайловское. Именно здесь было написано его знаменитое стихотворение «Деревня», в котором автор анализирует не только собственную жизнь, но и дает оценку общественно-политическим событиям, которые происходят в России.

  Стихотворение «Деревня» создано в форме элегии, однако его размеренный ритм, настраивающий на философский лад, весьма обманчив. Если в первой части произведения поэт признается в любви к своей родине, подчеркивая, что именно в Михайловском он был когда-то безмятежно счастлив, то во второй части «мысль ужасная здесь душу омрачает».

  Столь пессимистичное настроение Пушкина объясняется достаточно просто. Еще подростком поэт неоднократно задумывался над тем, как несовершенно и несправедливо устроен мир. Люди, которые вынуждены с утра до ночи трудиться на земле, влачат нищенское существование. А те, кто привык проводить свои дни в праздном увеселении, ни в чем себе не отказывают. Однако более четко эти мысли сформировались у поэта несколько позже, когда в Санкт-Петербурге он довольно близко сошелся с будущими декабристами, проникнувшись их передовыми на то время идеями братства и равенства. Именно поэтому в первых строчках стихотворения «Деревня» поэт как бы невзначай упоминает о том, что он «променял порочный двор цирцей» на «мирный шум дубров, на тишину полей». Это противопоставление используется автором отнюдь не случайно. Пушкин, обращаясь к родной земле, признается: «Я твой». Он отождествляет себя не с высшим светом, от которого, по сути, зависит его судьба и блестящее будущее, а с обычными крестьянами, которые по духу поэту гораздо ближе и понятнее, чем графы и князья, считающие, что миром правят исключительно деньги. Поэтому, вернувшись в Михайловское, Пушкин отмечает, что «я здесь, от суетных оков освобожденный, учуся в истине блаженство находить».

  Тем не менее, деятельная и бурная натура поэта не может долго наслаждаться тишиной и спокойствием сельской жизни в то время, как мир катится в пропасть. Поэта угнетает тот факт, что люди его круга предпочитает не замечать нищету и убогость быта крепостных крестьян и не считают их за людей. На фоне слез и страданий тысяч угнетенных царит «барство дикое, без чувства, без закона», благодаря которому труд рабов присваивают себе другие. И при этом считают, что это вполне справедливо, потому как они – почти боги, которые пришли в эту жизнь исключительно для того, чтобы получать все мыслимые и немыслимые наслаждения.

  В противовес «хозяевам жизни» поэт очень образно и емко воспроизводит быт тех, кто тащит на себе «тягостный ярем до гроба». Этим людям чужды такие понятия, как справедливость и свобода, так как они не знают, что подобное, в принципе, возможно. Ведь испокон веков «здесь девы юные цвету для прихоти бесчувственной злодеев», а юноши, которые должны стать надежной опорой своих отцов, «идут собой умножить дворовые толпы измученных рабов».

  Обращаясь к своему народу, забитому и угнетенному, поэт мечтает о том, чтобы его голос «умел сердца тревожить». Тогда бы автор смог своими стихами изменить мир к лучшему и восстановить справедливость. Однако Пушкин понимает, что сделать это, даже обладая огромным поэтическим даром, практически невозможно. Поэтому в последних строчках стихотворения поэт задается вопросом, доведется ли ему увидеть «рабство, павшее по манию царя». Пушкин пока еще верит в нерушимость самодержавия и надеется, что здравомыслие августейшей особы сможет положить конец страданиям сотен тысяч русских крепостных, которые по воле судьбы родились рабами.

  http://pishi-stihi.ru/derevnya-pushkin.html

  анализ
• «Джон Теннер»
• «Для берегов отчизны дальной»

• Давайте пить и веселиться,
  Давайте жизнию играть,
  Пусть чернь слепая суетится,
  Не нам безумной подражать.
  Пусть наша ветреная младость
  Потонет в неге и в вине,
  Пусть изменяющая радость
  Нам улыбнется хоть во сне.
  Когда же юность легким дымом
  Умчит веселья юных дней,
  Тогда у старости отымем
  Всё, что отымется у ней.

  «Добрый совет» («Давайте пить и веселиться»)
• «Домик в Коломне», поэма

• <<Друзьям>> (<<Богами вам еще даны>>)

• «Дубровский»
• «Евгений Онегин»
• «Египетские ночи»
• <«Езерский»>, поэма
• «Если ехать вам случится»
• «Есть роза дивная: она»
• «Желал я душу освежить» (см. также «Я ехал в дальные края»)

• Три дня купеческая дочь
  Наташа пропадала;
  Она на двор на третью ночь
  Без памяти вбежала.
  С вопросами отец и мать
  К Наташе стали приступать,
  Наташа их не слышит,
  Дрожит и еле дышит.

  Тужила мать, тужил отец,
  И долго приступали,
  И отступились наконец,
  А тайны не узнали.
  Наташа стала, как была,
  Опять румяна, весела,
  Опять пошла с сестрами
  Сидеть за воротами.

  Раз у тесовых у ворот,
  С подружками своими,
  Сидела девица — и вот
  Промчалась перед ними
  Лихая тройка с молодцом.
  Конями, крытыми ковром,
  В санях он стоя правит
  И гонит всех и давит.

  Он, поровнявшись, поглядел,
  Наташа поглядела,
  Он вихрем мимо пролетел,
  Наташа помертвела.
  Стремглав домой она бежит.
  «Он! он! узнала! — говорит,—
  Он, точно он! держите,
  Друзья мои, спасите!»

  Печально слушает семья,
  Качая головою;
  Отец ей: «Милая моя,
  Откройся предо мною.
  Обидел кто тебя, скажи,
  Хоть только след нам укажи».
  Наташа плачет снова.
  И более ни слова.

  Наутро сваха к ним на двор
  Нежданая приходит.
  Наташу хвалит, разговор
  С отцом ее заводит:
  «У вас товар, у нас купец;
  Собою парень молодец,
  И статный, и проворный,
  Не вздорный, не зазорный.

  Богат, умен, ни перед кем
  Не кланяется в пояс,
  А как боярин между тем
  Живёт, не беспокоясь;
  А подарит невесте вдруг
  И лисью шубу, и жемчуг,
  И перстни золотые,
  И платья парчевые.

  Катаясь, видел он вчера
  Её за воротами;
  Не по рукам ли, да с двора,
  Да в церковь с образами?»
  Она сидит за пирогом,
  Да речь ведёт обиняком,
  А бедная невеста
  Себе не видит места.

  «Согласен,— говорит отец; —
  Ступай благополучно,
  Моя Наташа, под венец:
  Одной в светёлке скучно.
  Не век девицей вековать,
  Не всё косатке распевать,
  Пора гнездо устроить,
  Чтоб детушек покоить».

  Наташа к стенке уперлась
  И слово молвить хочет —
  Вдруг зарыдала, затряслась,
  И плачет, и хохочет.
  В смятеньи сваха к ней бежит,
  Водой студёною поит
  И льет остаток чаши
  На голову Наташи.

  Крушится, охает семья.
  Опомнилась Наташа
  И говорит: «Послушна я,
  Святая воля ваша.
  Зовите жениха на пир,
  Пеките хлебы на весь мир,
  На славу мёд варите,
  Да суд на пир зовите».

  «Изволь, Наташа, ангел мой!
  Готов тебе в забаву
  Я жизнь отдать!» — И пир горой;
  Пекут, варят на славу.
  Вот гости честные нашли,
  За стол невесту повели;
  Поют подружки, плачут,
  А вот и сани скачут.

  Вот и жених — и все за стол.
  Звенят, гремят стаканы,
  Заздравный ковш кругом пошёл;
  Всё шумно, гости пьяны.

  Жених.
  «А что же, милые друзья,
  Невеста красная моя
  Не пьет, не ест, не служит:
  О чем невеста тужит?»

  Невеста жениху в ответ:
  «Откроюсь на удачу.
  Душе моей покоя нет,
  И день и ночь я плачу.
  Недобрый сон меня крушит».
  Отец ей: «Что ж твой сон гласит?
  Скажи нам, что такое,
  Дитя мое родное?»

  «Мне снилось,— говорит она,—
  Зашла я в лес дремучий,
  И было поздно; чуть луна
  Светила из—за тучи;
  С тропинки сбилась я: в глуши
  Не слышно было ни души,
  И сосны лишь да ели
  Вершинами шумели.

  И вдруг, как будто наяву,
  Изба передо мною.
  Я к ней, стучу — молчат. Зову —
  Ответа нет; с мольбою
  Дверь отворила я. Вхожу —
  В избе свеча горит; гляжу —
  Везде сребро да злато,
  Всё светло и богато».

  Жених.
  «А чем же худ, скажи, твой сон?
  Знать жить тебе богато».

  Невеста.
  «Постой, сударь, не кончен он.
  На серебро, на злато,
  На сукна, коврики, парчу,
  На новгородскую камчу
  Я молча любовалась
  И диву дивовалась.

  Вдруг слышу крик и конский топ…
  Подъехали к крылечку.
  Я поскорее дверью хлоп,
  И спряталась за печку.
  Вот слышу много голосов…
  Взошли двенадцать молодцов,
  И с ними голубица
  Красавица-девица.

  Взошли толпой, не поклонясь,
  Икон не замечая;
  За стол садятся, не молясь
  И шапок не снимая.
  На первом месте брат большой,
  По праву руку брат меньшой,
  По леву голубица
  Красавица-девица.

  Крик, хохот, песни, шум и звон,
  Разгульное похмелье…»

  Жених.
  «А чем же худ, скажи, твой сон?
  Вещает он веселье».

  Невеста.
  « Постой, сударь, не кончен он.
  Идёт похмелье, гром и звон,
  П ир весело бушует,
  Лишь девица горюет.

  Сидит, молчит, ни ест, ни пьёт
  И током слёзы точит,
  А старший брат свой нож берёт,
  Присвистывая точит;
  Глядит на девицу-красу,
  И вдруг хватает за косу,
  Злодей девицу губит,
  Ей праву руку рубит».

  «Ну, это,— говорит жених,—
  Прямая небылица!
  Но не тужи, твой сон не лих,
  Поверь, душа-девица».
  Она глядит ему в лицо.
  «А это с чьей руки кольцо?»
  Вдруг молвила невеста,
  И все привстали с места.

  Кольцо катится и звенит,
  Жених дрожит бледнея;
  Смутились гости. — Суд гласит:
  «Держи, вязать злодея!»
  Злодей окован, обличён,
  И скоро смертию казнён.
  Прославилась Наташа!
  И вся тут песня наша.

  «Жених» («Три дня купеческая дочь»)

  Александр Пушкин вырос на народных сказках и преданиях, за что искренне было благодарен своей няне Арине Родионовне. Именно она привила поэту любовь к народном творчеству и подсказала огромное количество сюжетов для произведений, которые впоследствии стали классикой русской литературы.

  После окончания лицея Пушкин очень редко бывал в родовом поместье Михайловское, где прошло его детство. Здесь по-прежнему жила Арина Родионовна, которая обожала своего воспитанника и считала его собственным сыном. Пушкин относился к этой мудрой женщине с особой любовью, и нередко именно она становилась первой слушательницей его новых произведений и первым их критиком.

  В 1824 году после нескольких лет южной ссылки поэт был заключен под так называемый домашний арест и отправлен в Михайловское, где ему предстояло прожить почти два года вдали от друзей и светских развлечений. Скрашивала его одиночество любимая няня, которая по-прежнему потчевала поэта народными преданиями. Одно из них легло в основу знаменитого стихотворения-баллады «жених, увидевшего свет в 1825 году.

  Речь в нем идет о молодой девушке Наташе, которая на три дня пропала из дома, но на все вопросы родителей отвечал слезами или же упорным молчанием. Впрочем, скоро этот случай позабылся, и девушка «стала, как была, опять румяна, весела». Жизнь вошла в привычное русло, но однажды мимо купеческого дома проезжал статный юноша, и Наташа, увидев его, бросилась в дом, ища спасения у родителей. Впрочем, и на этот раз она не открыла своей тайны. А на следующий день в дом к красавице пожаловали сваты, и отец благословил девушку на брак с добрым молодцем, которому накануне приглянулась Наталья. Она не стала противиться родительской воле, хотя и вела себя достаточно странно, то плача, то хохоча.

  У любой притчи или же баллады есть своя мораль. В этом произведении все тайное становится явным на свадебном пиру, когда перед собравшимися гостями Наташа рассказывает свой удивительный сон о том, как попала она в лесную избушку, богато обставленную, куда вскоре пожаловали 12 удалых молодцев. С ними была девушка-красавица, с которой гости жестоко расправились. Одним из убийц был жених Натальи, который взял себе на память колечко жертвы. И именно в этом она публично его уличает, тем самым, воплощая в жизнь свой замысел наказать человека, который готов погубить ее жизнь взамен на обретение богатства.

  http://pishi-stihi.ru/zhenih-pushkin.html

  анализ
• <«Заметки по русской истории» > («В древние времена при объявлении войны…»)
• <«Заметки по русской истории XVIII в.» >
• <«Замечания на черноморских и донских казаков» >
• <«Записи народных сказок» > (I. «Некоторый царь задумал жениться…»)
• «Здесь Пушкин погребен, он с Музой молодою» см. «Моя эпитафия»
• <«Из Байрона» > («Нет ветра — синяя волна»)
• «Из Пиндемонти» («Не дорого ценю я громкие права»)
• «Из Alfieri» («Сомненье, страх, порочную надежду»)
• «История Петра»
• «История Пугачева»
• «К вельможе» («От северных оков освобождая мир»)
• «К Лицинию (С латинского)» («Лициний, зришь ли ты? на быстрой колеснице»)

• Прощай, свободная стихия!
  В последний раз передо мной
  Ты катишь волны голубые
  И блещешь гордою красой.

  Как друга ропот заунывный,
  Как зов его в прощальный час,
  Твой грустный шум, твой шум призывный
  Услышал я в последний раз.

  Моей души предел желанный!
  Как часто по брегам твоим
  Бродил я тихий и туманный,
  Заветным умыслом томим!

  Как я любил твои отзывы,
  Глухие звуки, бездны глас,
  И тишину в вечерний час,
  И своенравные порывы!

  Смиренный парус рыбарей,
  Твоею прихотью хранимый,
  Скользит отважно средь зыбей:
  Но ты взыграл, неодолимый,-
  И стая тонет кораблей.

  Не удалось навек оставить
  Мне скучный, неподвижный брег,
  Тебя восторгами поздравить
  И по хребтам твоим направить
  Мой поэтической побег.

  Ты ждал, ты звал… я был окован;
  Вотще рвалась душа моя:
  Могучей страстью очарован,
  У берегов остался я.

  О чем жалеть? Куда бы ныне
  Я путь беспечный устремил?
  Один предмет в твоей пустыне
  Мою бы душу поразил.

  Одна скала, гробница славы…
  Там погружались в хладный сон
  Воспоминанья величавы:
  Там угасал Наполеон.

  Там он почил среди мучений.
  И вслед за ним, как бури шум,
  Другой от нас умчался гений,
  Другой властитель наших дум.

  Исчез, оплаканный свободой,
  Оставя миру свой венец.
  Шуми, взволнуйся непогодой:
  Он был, о море, твой певец.

  Твой образ был на нем означен,
  Он духом создан был твоим:
  Как ты, могущ, глубок и мрачен,
  Как ты, ничем неукротим.

  Мир опустел… Теперь куда же
  Меня б ты вынес, океан?
  Судьба людей повсюду та же:
  Где капля блага, там на страже
  Уж просвещенье иль тиран.

  Прощай же, море! Не забуду
  Твоей торжественной красы
  И долго, долго слышать буду
  Твой гул в вечерние часы.

  В леса, в пустыни молчаливы
  Перенесу, тобою полн,
  Твои скалы, твои заливы,
  И блеск, и тень, и говор волн.

  «К морю» («Прощай, свободная стихия»)

  В 1820 году Александр Пушкин из-за вольнодумства и открытого призыва к свержению самодержавия был отправлен в южную ссылку. Поэту предписывалось поступить в распоряжение председателя попечительного Комитета об иностранных колонистах Южной России генерала Ивана Инзова, ставка которого располагалась в Кишиневе. Пыльная и провинциальная столица Бессарабии произвела на Пушкина настолько удручающее впечатление, что через два года, вопреки желанию генерал-губернатора Санкт-Петербурга, поэт добился перевода по службе в солнечную Одессу. Там Пушкин впервые увидел море и был поражен его мощью, красотой и великолепием.

  В 1824 году поэту было разрешено вернуться в Москву, однако накануне отъезда он набросал черновик стихотворения «К морю», работа над которым была завершена спустя несколько месяцев в Михайловском. Это произведение стало последним в цикле романтических стихов поэта, удивительно образных, волнующих и наполненных особым очарованием.

  Стихотворение «К морю» по своей форме напоминает элегию, однако содержание произведение носит личностно-философский характер. В первых его строчках автор прощается с морем, выражая восхищение «свободной стихией» и «гордыми волнами». Именно этих качестве так недоставало во время южной ссылки самому Пушкину, который вынужден был выполнять рутинную работу в канцелярии, находясь под постоянным контролем вышестоящих чиновников. При этом поэт понимал, что высказывать свои прогрессивные взгляды в провинциальном обществе не только бессмысленно, но и достаточно опасно – граф Воронцов, невзлюбивший поэта, периодически отправлял в Санкт-Петербург депеши с доносами на вольнодумца, в которых характеризовал Пушкина как весьма посредственного специалиста, который то и дело пренебрегает своими служебными обязанностями.

  Прощаясь с морем, поэт подчеркивает, что на протяжении многих месяцев в этом чужом и враждебном мире оно оставалось для него единственным другом. Автор восхищается морской стихией, которая никому неподвластна. И именно это вызывает у поэта чувство духовного родства с морскими просторами. В шуме волн Александр Пушкин слышит призыв к побегу с чужбины, однако признается, что пойти на такой шаг ему было не под силу. «Ты ждал, ты звал … я был окован», — пишет поэт, намекая на то, что попытка вернуться в Москву или же Санкт-Петербург без соответствующего разрешения властей окончилась бы для него уже не южной, а сибирской ссылкой. Тем не менее, такой вариант Пушкин все же рассматривает. Однако, задумываясь о побеге, считает, что гораздо проще было бы покинуть Россию морским путем.

  Почему поэт не отважился на такой поступок? Ответ можно найти в стихотворении «К морю», где автор признается в безграничной любви к своей родине. Даже волнующие мысли о свободе не могут заставить его навсегда покинуть Россию. К тому же, Пушкин отдает себе отчет, что на чужбине его ждет незавидная участь, намекая на то, что, вероятнее всего, разделит судьбу Наполеона, закончив свою жизнь не в цивилизованной Европе, откуда он может быть выслан по первому же требованию русских властей, а на отдаленном острове, среди моря и скал. Обращаясь к истории, Пушкин отмечает, что французский император также был свободолюбив и призывает море воздать ему посмертные почести — «шуми, взволнуйся непогодой: он был, о море, твой певец». После его смерти поэт понимает, что побег теряет всякий смысл. Поэтому автору лишь остается смириться с собственной участью и дождаться того момента, когда он сможет вернуться домой, сохранив в воспоминаниях красоту морской стихии – «твои скалы, твои заливы, и блеск, и тень, и говор волн».

  http://pishi-stihi.ru/k-moryu-pushkin.html

  анализ

• «К ней>> (<<Эльвина,милый друг,приди…»)

• Любви, надежды, тихой славы
  Недолго нежил нас обман,
  Исчезли юные забавы,
  Как сон, как утренний туман;
  Но в нас горит еще желанье,
  Под гнетом власти роковой
  Нетерпеливою душой
  Отчизны внемлем призыванье.
  Мы ждем с томленьем упованья
  Минуты вольности святой,
  Как ждет любовник молодой
  Минуты верного свиданья.
  Пока свободою горим,
  Пока сердца для чести живы,
  Мой друг, отчизне посвятим
  Души прекрасные порывы!
  Товарищ, верь: взойдет она,
  Звезда пленительного счастья,
  Россия вспрянет ото сна,
  И на обломках самовластья
  Напишут наши имена!

  «К Чаадаеву» («Любви, надежды, тихой славы»)

  Стихотворение «К Чаадаеву», написанное Пушкиным в 1818 году, до сих пор считается литературным гимном декабристов. У этого произведения довольно необычная история, так как автор не планировал его публикацию. Однако, записанное со слов поэта во время чтения в узком кругу друзей, стихотворение «К Чаадаеву» стало передаваться из рук в руки, пока не было опубликовано с некоторыми искажениями в альманахе «Северная звезда» лишь в 1929 году. Тем не менее, именно благодаря этому произведению за Александром Пушкиным, который был дружен со многими декабристами, закрепилась слава вольнодумца, в результате чего поэт дважды побывал в ссылке, куда был отправлен царем Александром I, не желавшим, чтобы поэт своими стихами «смущал умы» высшего общества.

  Петр Чаадаев был давним другом Пушкина, с которым поэта связывали не только теплые и доверительные отношения, но и общие стремления. Будучи лицеистом, Пушкин подолгу любил беседовать с Чаадаевым, который к тому времени уже был студентом Московского университета, обсуждая с другом политическую ситуацию в России. С возрастом дружба лишь окрепла, и Петр Чаадаев был одним из немногих, кому Пушкин доверял свои самые сокровенные мечты и желания. Примером этому может служить стихотворение «К Чаадаеву», перовые строчки которого содержат намек на беззаботную юность двух молодых людей, опьяненных своими литературными успехами и общественным признанием. Кроме этого, между строк в первом четверостишье сквозит явное разочарование правлением Александра I, который провозгласил себя либералом и реформатором, однако режим его правления ознаменовался жестким периодом реакции, репрессиями и последующим подавлением восстания декабристов.

  Далее поэт отмечает, что мнимая слава и юношеский максимализм не смогли убить в его душе желания изменить мир к лучшему и избавить Россию от самодержавия. При этом Александр Пушкин акцентирует внимание читателей на том, что отмены крепостного права, которую на словах провозгласил царский режим, так до сих пор и не произошло. «Мы ждем с томленьем упованья минуты вольности святой», — пишет поэт, подразумевая, что его поколение еще не утратило надежду на изменение государственного строя. Вместе с тем Пушкин понимает, что добровольно пойти на уступки ни царь, ни его окружение, погрязшее в пороках, никогда не согласятся.

  Именно поэтому в последних строчках стихотворения «К Чаадаеву» содержится открытый призыв к свержению самодержавия. Примечательно, что столь открыто и смело подобная идея, прозвучавшая в произведении Пушкина, была высказана впервые. Афишировать свою точку зрения молодой поэт, к этому времени уже переставший верить многочисленным обещаниям царя, не собирался. И этот факт подтверждают многие биографы Пушкина, отмечая, что стихотворение «К Чаадаеву» было доставлено адресату, и вскоре сам Пушкин о существовании этого шедевра литературного вольнодумства попросту забыл. К тому времени Петр Чаадаев не только являлся членом тайной масонской ложи, но и успел примкнуть к обществу будущих декабристов под названием «Союз благоденствия». Стихотворение Пушкина его участники восприняли, как призыв к действию, уверовав в то, что «на обломках самовластья напишут наши имена». Впоследствии, когда заговор против царя был раскрыт, и многие представители знаменитых дворянских фамилий отправились в Сибирь, Александр Пушкин неоднократно укорял себя за неосторожность и сожалел, что не смог разделить участь людей, которые близки ему по духу, справедливо считая, что именно стихотворение «К Чаадаеву» заставило декабристов совершить попытку государственного переворота. Поэтому имя Пушкина неразрывно связано с декабристами, которых он вдохновил на открытую борьбу с самодержавием, впоследствии воспетую многими русскими поэтами.

  http://pishi-stihi.ru/k-chaadaevu-pushkin.html

  анализ

• Кавказ подо мною. Один в вышине
  Стою над снегами у края стремнины;
  Орел, с отдаленной поднявшись вершины,
  Парит неподвижно со мной наравне.
  Отселе я вижу потоков рожденье
  И первое грозных обвалов движенье.

  Здесь тучи смиренно идут подо мной;
  Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;
  Под ними утесов нагие громады;
  Там ниже мох тощий, кустарник сухой;
  А там уже рощи, зеленые сени,
  Где птицы щебечут, где скачут олени.

  А там уж и люди гнездятся в горах,
  И ползают овцы по злачным стремнинам,
  И пастырь нисходит к веселым долинам,
  Где мчится Арагва в тенистых брегах,
  И нищий наездник таится в ущелье,
  Где Терек играет в свирепом веселье;

  Играет и воет, как зверь молодой,
  Завидевший пищу из клетки железной;
  И бьется о берег в вражде бесполезной
  И лижет утесы голодной водной…
  Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады:
  Теснят его грозно немые громады.

  «Кавказ» («Кавказ подо мною. Один в вышине»)

  Летом 1829 года Александр Пушкин побывал на Кавказе, в результате чего появился на свет цикл стихов, которые условно можно отнести е поэтическим заметкам путешественника. Одним из таких произведений является «Кавказ», который был написан под впечатление от прогулки в горах. Пушкина по праву можно отнести к числу выдающихся мастеров пейзажной лирики, однако произведения более позднего периода творчества этого поэта включают в себя и философские размышления. Именно к такой категории относится и стихотворение «Кавказ», в котором автор высказывает свое стремление к внутренней свободе, отмечая при этом, что достичь этого практически невозможно.

  Красота южной природы действительно пленила Пушкина, который умел находить прекрасное даже в таких мелочах, как парящий в облаках орел, «утесов нагие громады» и «рощи, зеленые сени, где птицы щебечу, где скачут олени». Однако поэт подмечает не только изысканность и величие окружающего мира, так как знает, что есть и обратная сторона медали. Ведь жизнь течет по своим законам, которые лишены романтики и наполнены повседневной прозой. Поэтому он знает, что где-то «там уж и люди гнездятся в горах», которым приходится трудиться в поте лица, чтобы добыть себе пропитание. Несмотря на то, что южный край весьма обилен и щедр на дары природы, плодородную землю часто приходится отвоевывать у гор. И на это у местных жителей уходит все свободное время, а также силы. Поэт мастерски создает образы людей, не акцентируя внимания на их внешности и роде деятельности. Он не развивает тему, почему «нищий наездник таится в ущелье», но и без этого понятно, что один из героев произведения занят тем, что добывает себе пропитание. И этот незначительный штрих удачно дополняет ту идиллическую картину, которую так виртуозно создает поэт и привносит в нее элементы реализма.

  Гораздо больше внимания автор уделяет различным природным стихиям, которые наделяет чертами живых людей. Знаменитые кавказские реки Арагва и Терек вызывают у Пушкина целую гамму противоречивых чувств. Их сила, напористость и способность прокладывать себе путь сквозь толщу горных пород действительно достойны уважения. Так, Терек у поэта «играет в свирепом веселье» и «воет, как зверь молодой». Поэт втайне завидует мощи водного потока, но при этом отмечает, что герой его стихотворения, которого автор отождествляет с самим собой, «бьется о берег в вражде бесполезной». Точно также и поэт постоянно пытается пробить те невидимые стены, которые с завидным упорством возводит перед ним общество. Именно по этой причине, наблюдая за тем, как Терек «лижет утесы голодной волной», Пушкин отождествляет себя с водным потоком, который закован в каменные берега. И точно так же у поэта, как и у реки, нет возможности вырваться из этого плена, чтобы проявить себя в полной мере. Однако если водный поток обладает мощной разрушительной силой, то себя поэт позиционирует как силу созидательную. Он убежден, что с помощью стихов можно изменить мировоззрения людей. Для этого нужно лишь освободиться от внутренних и внешних оков, научиться не просто правдиво высказывать то, что чувствуешь, но и доносить свои мысли до читателя.

  К сожалению, наблюдая за горной рекой, автор понимает, что его мечтам не суждено сбыться. Этому препятствует сама природа, мудрая и беспощадная. Обращаясь к водному потоку, поэт отмечает: «Нет ни пищи ему, ни отрады: теснят его грозно немые громады». Увиденное полностью соответствует внутренним ощущениям Пушкина, который не прекращает войны с окружающим миром, но с каждым мгновением все отчетливее понимает, что вряд ли сможет выйти из нее победителем.

  http://pishi-stihi.ru/kavkaz-pushkin.html

  анализ
• «Как ныне сбирается вещий Олег» см. «Песнь о вещем Олеге»
• «Как по Волге реке, по широкой» см. «Песни о Стеньке Разине»
• «Как счастлив я, когда могу покинуть»
• «Каменный гость»
• «Кирджали»
• «Клеопатра» («Чертог сиял. Гремели хоры»)
• «Когда б не смутное влеченье»
• «Когда порой воспоминанье»
• «Конь» («Что ты ржешь, мой конь ретивый») см. «Песни западных славян»
• «Краев чужих неопытный любитель»
• «Кривцову» («Не пугай нас, милый друг»)
• «Леда (Кантата)» («Средь темной рощицы, под тенью лип душистых»)
• «Лициний, зришь ли ты? на быстрой колеснице» см. «К Лицинию»
• «Лук звенит, стрела трепещет» см. «Эпиграмма» (Из Антологии)
• «Любви, надежды, тихой славы» см. «К Чедаеву»
• «Мадона (стихотворение Пушкина)» («Не множеством картин старинных мастеров»)
• «Маленькие трагедии»
• <«Материалы к «Отрывкам из писем, мыслям и замечаниям» >
• «Меж тем, как изумленный мир» см. «Андрей Шенье»
• «Мне бой знаком — люблю я звук мечей»
• «Мне не спится, нет огня» см. «Стихи, сочиненные ночью, во время бессонницы»
• «Мое беспечное незнанье»
• «Моему Аристарху» («Помилуй, трезвый Аристарх»)
• «Мой голос для тебя и ласковый и томный» см. «Ночь»
• <«Мордвинову» > («Под хладом старости угрюмо угасал»)
• «Моцарт и Сальери»
• «Моя родословная» («Смеясь жестоко над собратом»)
• «Моя эпитафия» («Здесь Пушкин погребен, он с Музой молодою»)
• «Мчатся тучи, вьются тучи» см. «Бесы»
• «Мы проводили вечер на даче…»
• «На холмах Грузии лежит ночная мгла»
• <«Начало автобиографии» >
• <«Начало новой автобиографии» > («Прадед мой Александр Петрович…») см. <«Начало автобиографии»>
• «Не дай мне бог сойти с ума»
• «Не дорого ценю я громкие права» см. «Из Пиндемонти»
• «Не множеством картин старинных мастеров» см. «Мадона (стихотворение Пушкина)»
• «Не пугай нас, милый друг» см. «Кривцову»
• «Несмотря на великие преимущества…» см. «Отрывок»
• «Не тем горжусь я, мой певец» см. <«В. Ф. Раевскому»>
• «Некоторый царь задумал жениться» см. <«Записи народных сказок»>
• «Ненастный день потух; ненастной ночи мгла»
• «Нет ветра — синяя волна» см. <«Из Байрона»>
• «Ночь» («Мой голос для тебя и ласковый и томный»)
• «Нас было много на челне» см. «Арион»
• <«О драмах Байрона» >
• «О, жены чистые пророка» см.»Подражания Корану»
• <«О Мильтоне и Шатобриановом переводе «Потерянного рая» >
• <«О народности в литературе» >
• «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова»
• <«Об альманахе «Северная Лира» >
• «Объяснение» («Одно стихотворение, напечатанное в моем журнале…»)
• «Ода его сият. гр. Дм. Ив. Хвостову» («Султан ярится. Кровь Эллады»)
• «Ода LVI» (Из Анакреона) («Поредели, побелели»)
• «Одни стихи ему читала»
• «Одно стихотворение, напечатанное в моем журнале…» см.»Объяснение»
• «Октябрь уж наступил — уж роща отряхает» см. «Осень» (Отрывок)
• <«Опровержение на критики» >
• «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений»
• «Опять увенчаны мы славой»
• «Осень» (Отрывок) («Октябрь уж наступил — уж роща отряхает»)
• «От северных оков освобождая мир» см. «К вельможе»
• «Отрывки из писем, мысли и замечания»
• «Отрывки из путешествия Онегина» см. «Евгений Онегин»
• «Отрывок» («Несмотря на великие преимущества…»)
• «Отрывок из неизданных записок дамы» (г.) см. «Рославлев»

• <<Певец>> (<<Слыхали ль вы за рощей глас ночной>>)

• «Песни западных славян»
• «Песни о Стеньке Разине»
• «Песнь о вещем Олеге» («Как ныне сбирается вещий Олег»)
• «Пиковая дама»
• «Пир во время чумы»
• <«План статьи о русских песнях» >
• <«Планы повести о стрельце» >
• <«Плетневу» > («Ты мне советуешь, Плетнев любезный»)
• «Цикл „Повести покойного Ивана Петровича Белкина“»
• <«Повесть из римской жизии» >
• «Погасло дневное светило»
• «Под хладом старости угрюмо угасал» см.<«Мордвинову»>
• «Пока не требует поэта» см. «Поэт»
• «Полководец» («У русского царя в чертогах есть палата»)
• «Полтава», поэма
• «Помилуй, трезвый Аристарх» см. «Моему Аристарху»
• «Поредели, побелели» см. «Ода LVI» (Из Анакреона)
• «Послание Дельвигу» («Прими сей череп, Дельвиг, он»)
• «Последний из свойственников Иоанны д’Арк»
• «Поэт (Пока не требует поэта)»
• «Поэт и толпа» («Поэт по лире вдохновенной»)
• «Поэт и чернь» см. «Поэт и толпа»
• «Поэт по лире вдохновенной» см. «Поэт и толпа»
• «Презрев и голос укоризны»
• «Прибежали в избу дети» см. «Утопленник»
• «Приметы» («Я ехал к вам: живые сны»)
• «Прими сей череп, Дельвиг, он» см. «Послание Дельвигу»
• «Пророк»
• «Простой воспитанник природы» см. «Кн. Голицыной, посылая ей оду «Вольность»»
• «Пускай поэт с кадильницей наемной» см. «Сон (Отрывок)»
• «Путешествие в Арзрум во время похода г.»
• «Путешествие Онегина» см. «Евгений Онегин»
• «Радивой поднял желтое знамя» (Битва у Зеницы-Великой) см.»Песни западных славян»
• <«В. Ф. Раевскому» > («Не тем горжусь я, мой певец»)
• <«В. Ф. Раевскому» > («Ты прав, мой друг — напрасно я презрел»)
• «Ревет ли зверь в лесу глухом» см. «Эхо»
• «Редеет облаков летучая гряда»

• <<Роза>> (<<Где наша роза>>)

• <«Роман в письмах» >
• «Рославлев»
• «Российская Академия (статья)»
• «Руслан и Людмила», поэма
• «С пятнадцатой весною» см. «Фавн и пастушка. Картины»
• «Сказка о золотом петушке»
• «Сказка о мёртвой царевне и о семи богатырях»
• «Сказка о попе и о работнике его Балде»
• «Сказка о рыбаке и рыбке»
• «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди»
• «Скупой рыцарь»
• «Смеясь жестоко над собратом» см. «Моя родословная»
• «Сказки»
• «Сомненье, страх, порочную надежду» см. «Из Alfieri»
• «Сон (Отрывок)» («Пускай поэт с кадильницей наемной»)
• «Сонет» («Суровый Дант не презирал сонета»)
• «Средь темной рощицы, под тенью лип душистых» см. «Леда (Кантата)»
• «Стансы» («В надежде славы и добра»)
• «Стансы Толстому» («Философ ранний, ты бежишь»)
• «Станционный смотритель» (Цикл «Повести покойного Ивана Петровича Белкина»)
• «Стихи, сочиненные ночью, во время бессонницы» («Мне не спится, нет огня»)
• «Стою печален на кладбище»
• «Страшно и скучно»
• «Султан ярится. Кровь Эллады» см. «Ода его сият. гр. Дм. Ив. Хвостову»
• «Суровый Дант не презирал сонета» см. «Сонет»
• «Сцена из Фауста»
• <«Сцены из рыцарских времен» >
• «Сын казненн. стрельца» см. <«Планы повести о стрельце»>
• <«Тазит» >, поэма
• «Тебя зову на томной лире»
• «Толпа глухая»
• «Ты ль предо мною» см. Делия
• «Ты мне советуешь, Плетнев любезный» см. <«Плетневу» >
• «Ты прав, мой друг, напрасно я презрел» см. <«В. Ф. Раевскому»>
• «Ты просвещением свой разум осветил»
• «Туча»
• «У русского царя в чертогах есть палата» см. «Полководец»
• «Увы! язык любви болтливый»
• «Утопленник» («Прибежали в избу дети»)
• «Фавн и пастушка. Картины» («С пятнадцатой весною»)
• «Философ ранний, ты бежишь» см. «Стансы Толстому»
• «Французская Академия»
• «Ходил Стенька Разин» см. «Песни о Стеньке Разине»
• «Царей потомок Меценат»

• Царь Никита жил когда-то
  Праздно, весело, богато,
  Не творил добра, ни зла,
  И земля его цвела.
  Царь трудился по немногу,
  Кушал, пил, молился богу
  И от разных матерей
  Прижил сорок дочерей,
  Сорок девушек прелестных,

  Сорок ангелов небесных,
  Милых сердцем и душой.
  Что за ножка — боже мой,
  А головка, темный волос,
  Чудо — глазки, чудо — голос,
  Ум — с ума свести бы мог.
  Словом, с головы до ног
  Душу, сердце всё пленяло.
  Одного не доставало.
  Да чего же одного?

  Так, безделки, ничего.
  Ничего иль очень мало,
  Всё равно — не доставало.
  Как бы это изъяснить,
  Чтоб совсем не рассердить
  Богомольной важной дуры,
  Слишком чопорной цензуры?

  Как быть?… Помоги мне, бог!
  У царевен между ног…
  Нет, уж это слишком ясно

  И для скромности опасно, —
  Так иначе как-нибудь:
  Я люблю в Венере грудь,
  Губки, ножку особливо,
  Но любовное огниво,
  Цель желанья моего…
  Что такое?.. Ничего!..
  Ничего, иль очень мало…
  И того-то не бывало
  У царевен молодых,

  Шаловливых и живых.
  Их чудесное рожденье
  Привело в недоуменье
  Все придворные сердца.
  Грустно было для отца
  И для матерей печальных…
  А от бабок повивальных
  Как узнал о том народ —
  Всякий тут разинул рот,
  Ахал, охал, дивовался,

  А иной, хоть и смеялся,
  Да тихонько, чтобы в путь
  До Нерчинска не махнуть.
  Царь созвал своих придворных,
  Нянек, мамушек покорных —
  Им держал такой приказ:
  „Если кто-нибудь из вас
  Дочерей греху научит,
  Или мыслить их приучит,
  Или только намекнет,

  Что̀ у них недостает,
  Иль двусмысленное скажет,
  Или кукиш им покажет, —
  То — шутить я не привык —
  Бабам вырежу язык,
  А мужчинам нечто хуже,
  Что порой бывает туже“.
  Царь был строг, но справедлив,
  А приказ красноречив;
  Всяк со страхом поклонился,

  Остеречься всяк решился,
  Ухо всяк держал востро
  И хранил свое добро.
  Жены бедные боялись,
  Чтоб мужья не проболтались;
  Втайне думали мужья:
  „Провинись, жена моя!“
  (Видно, сердцем были гневны).
  Подросли мои царевны.
  Жаль их стало. Царь — в совет;

  Изложил там свой предмет:
  Так и так — довольно ясно,
  Тихо, шопотом, негласно,
  Осторожнее от слуг.
  Призадумались бояры,
  Как лечить такой недуг.
  Вот один советник старый
  Поклонился всем — и вдруг
  В лысый лоб рукою брякнул
  И царю он так вавакнул:

  „О, премудрый государь!
  Не взыщи мою ты дерзость,
  Если про плотскую мерзость
  Расскажу, что было встарь.
  Мне была знакома сводня
  (Где она? и чем сегодня?
  Верно тем же, чем была).
  Баба ведьмою слыла,
  Всем недугам пособляла,
  Немощь членов исцеляла.

  Вот ее бы разыскать;
  Ведьма дело всё поправит:
  А что надо — то и вставит“.
  — „Так за ней сейчас послать!“
  Восклицает царь Никита.
  Брови сдвинувши сердито:
  — „Тотчас ведьму отыскать!
  Если ж нас она обманет,
  Чего надо не достанет,
  На бобах нас проведет,

  Или с умыслом солжет, —
  Будь не царь я, а бездельник,
  Если в чистый понедельник
  Сжечь колдунью не велю:
  И тем небо умолю“.

  Вот секретно, осторожно,
  По курьерской подорожной
  И во все земли концы
  Были посланы гонцы.
  Они скачут, всюду рыщут

  И царю колдунью ищут.
  Год проходит и другой —
  Нету вести никакой.
  Наконец один ретивый
  Вдруг напал на след счастливый.
  Он заехал в темный лес
  (Видно, вел его сам бес),
  Видит он: в лесу избушка,
  Ведьма в ней живет, старушка.
  Как он был царев посол,

  То к ней прямо и вошел,
  Поклонился ведьме смело,
  Изложил царево дело:
  Как царевны рождены
  И чего все лишены.
  Ведьма мигом всё смекнула…
  В дверь гонца она толкнула,
  Так примолвив: „Уходи
  Поскорей и без оглядки,
  Не то — бойся лихорадки…

  Через три дня приходи
  За посылкой и ответом,
  Только помни — чуть с рассветом“.
  После ведьма заперлась,
  Уголечком запаслась,
  Трое суток ворожила,
  Так что беса приманила.
  Чтоб отправить во дворец,
  Сам принес он ей ларец,
  Полный грешными вещами,

  Обожаемыми нами.
  Там их было всех сортов,
  Всех размеров, всех цветов,
  Всё отборные, с кудрями…
  Ведьма все перебрала,
  Сорок лучших оточла,
  Их в салфетку завернула
  И на ключ в ларец замкнула,
  С ним отправила гонца,
  Дав на путь серебреца.

  Едет он. Заря зарделась…
  Отдых сделать захотелось,
  Захотелось закусить,
  Жажду водкой утолить:
  Он был малый аккуратный,
  Всем запасся в путь обратный.
  Вот коня он разнуздал
  И покойно кушать стал.
  Конь пасется. Он мечтает,
  Как его царь вознесет,

  Графом, князем назовет.
  Что же ларчик заключает?
  Что царю в нем ведьма шлет?
  В щелку смотрит: нет, не видно —
  Заперт плотно. Как обидно!
  Любопытство страх берет
  И всего его тревожит.
  Ухо он к замку приложит —
  Ничего не чует слух;
  Нюхает — знакомый дух…

  Тьфу ты пропасть! что за чудо?
  Посмотреть ей-ей не худо.
  И не вытерпел гонец…
  Но лишь отпер он ларец,
  Птички — порх и улетели,
  И кругом на сучьях сели
  И хвостами завертели.
  Наш гонец давай их звать,
  Сухарями их прельщать:
  Крошки сыплет — всё напрасно

  (Видно кормятся не тем):
  На сучках им петь прекрасно,
  А в ларце сидеть зачем?
  Вот тащится вдоль дороги,
  Вся согнувшися дугой,
  Баба старая с клюкой.
  Наш гонец ей бухнул в ноги:
  „Пропаду я с головой!
  Помоги, будь мать родная!
  Посмотри, беда какая:

  Не могу их изловить!
  Как же горю пособить?“
  Вверх старуха посмотрела,
  Плюнула и прошипела:
  „Поступил ты хоть и скверно,
  Но не плачься, не тужи…
  Ты им только покажи —
  Сами все слетят наверно“.
  „Ну, спасибо!“ он сказал…
  И лишь только показал —

  Птички вмиг к нему слетели
  И квартирой овладели.
  Чтоб беды не знать другой,
  Он без дальних отговорок
  Тотчас их под ключ все сорок
  И отправился домой.
  Как княжны их получили,
  Прямо в клетки посадили.
  Царь на радости такой
  Задал тотчас пир горой:

  Семь дней сряду пировали,
  Целый месяц отдыхали;
  Царь совет весь наградил,
  Да и ведьму не забыл:
  Из кунсткамеры в подарок
  Ей послал в спирту огарок,
  (Тот, который всех дивил),
  Две ехидны, два скелета
  Из того же кабинета…
  Награжден был и гонец.
  Вот и сказочки конец.

  «Царь Никита и сорок его дочерей»
• «Цветок» («Цветок засохший, безуханный»)
• «Цыганы», поэма
• «Часто, часто я беседовал» см. «Бова» (Отрывок из поэмы)
• «Чем чаще празднует Лицей»
• «Чертог сиял. Гремели хоры» см. «Клеопатра»
• «Что белеется на горе зеленой»
• «Что не конский топ, не людская молвь» см. «Песни о Стеньке Разине»
• «Что смолкнул веселия глас» см. «Вакхическая песня»
• «Что ты ржешь, мой конь ретивый» («Конь») см. «Песни западных славян»
• «Эпиграмма» (Из Антологии) («Лук звенит, стрела трепещет»)
• «Эхо» («Ревет ли зверь в лесу глухом»)
• «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году»
• «Я ехал в дальные края» (см. «также „Желал я душу освежить“),
• „Я ехал к вам: живые сны“ см. „Приметы“»
• «Я памятник себе воздвиг нерукотворный»
• «Я ускользнул от эскулапа» см. «N. N. <В. В. Энгельгардту>»
• «N. N. <В. В. Энгельгардту>» («Я ускользнул от эскулапа»)

Книги

Пушкин А.С. — Полное собрание сочинений в 10 томах         chm

Стихотворения Александра Пушкина (Литературные памятники) — 1997         djvu

Коллектив авторов — Александр Пушкин (Литературное наследство) — 1934         pdf

Коллектив авторов — Пушкин — родоначальник новой русской литературы — 1941         pdf

Тынянов Ю.Н — Пушкин и его современники — 1969         pdf

Только для взрослых           pdf           djvu

Не для дам           pdf         fb2

Полное собрание стихотворений     epub     fb2     mobi     pdf     rtf

Евгений Онегин (год издания 1837)     djvu     doc     fb2     pdf

Пушкин — Евгений Онегин (илл Н Кузьмина) — 1974          djvu

Владимир Набоков — Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина (ред. Николюкин) — 1999      djvu      fb2

Либрович С.Ф. — Пушкин в портретах — 1890           pdf

Шубин Б.М. — Дополнение к портретам (Изд. 2-е) — 1989            djvu

Н. Раевский Пушкин и призрак Пиковой дамы-2014           pdf

Немировский И.В. Творчество Пушкина и проблема публичного поведения поэта. 2003      pdf